ЮРИЙ КОСАГОВСКИЙ

* *

* *

* * *

* *

*

*

*

* *

ИЗДАНИЕ

РИСУНКИ

АВТОРА

МОСКВА

1998-2004

ЭКЗ.№

б е р к у т

в

в а н н о й

беркут сидел в ванной, и кафельный пол сиял коричнево-красными и белыми квадратами с трехкилометровой глубины. Там бежала собака. Беркут присмотрелся - да собака. Стоп - потому как она нервно меняла направление, это была гигантская крыса или мышь (да это была мышь, слишком элегантные и нежные линии были в ее фигуре).

Беркут зорко следил за ней, всматриваясь в ее тело, радуясь ее неровным движениям: два квадрата она пробежит в одном направлении и квадрат в другом, обнюхивая щели заделанные цементом между квадратами. На белых квадратах ее было гораздо лучше наблюдать. Несколько раз, а может каждый раз, он с обостренным чувством всматривался в ее шею и голову. Глаза у нее смотрели вверх - это было отклонением от обычных мышей собак и крыс... и кроме того, она казалась твердой, слегка панцирной.

Но все-таки она была жива и нервно бежала в общем наискосок ванной, но не ровно. Беркут уже видел себя падающим камнем на ее голову, стремительно и наверняка, как пуля. Уже мысленно просвистели, вернее, мелькнули 3 километра высоты. Беркут стало быть был готов к охоте, но он этого не сделал - потому, что он представил свою разбитую голову в очках, нелепо лежащую на кафельном полу .

3.4.1970

р о з а

и с у м а ш е д ш а я

полу грузин, полу русский Георгий Мазурин, перестал наконец восседать в кресле, как японец или Индус, и отправился нехотя спать с Марией. Она шла тоже нехотя.

Но этого мало, она шла, как ядовитая змея, источающая яд даже из туловища, а впечатление было только лишь от чуть взлохмоченных белых перегидрольно-желтых волос, и недовольного лица, т.к. они воевали уже три дня по последнему мелкому поводу, неизвестному мне, и лет 11 просто так, по неизвестным причинам.

Для них! Я-то знаю, они женаты 11 лет, а женитьба всегда дает ощущение войны, и всегда кажется, что вот-вот конец войны, но на самом деле в этом пройдут все радости и огорчения, а внешние события жизни, приятные или мрачные, это приятные или мрачные всего лишь на всего внешние события, а я говорю о супружеской жизни или о супружеском счастье, как бы сказал Антон Павлович Чехов. Он зануда желчная, все время поддевает больное место, а я добр и мягок, шучу так, для литературности, для количества строк, для профессиональности.

Ну что "дерево растет"? Ничего! А вот "дерево, как солдат-новобранец, у которого ветер шелестит в голове" - это уже литературой и называется. Пустая трата чернил и времени, но литература - это игра в которую я играю, правда иное дело, когда уже пишешь увлеченно и забываешь, что это литература, тогда просто переносишься в другой мир, уже прожитой и давнишний, как бы сказал какой-нибудь коллега Гали Мальцевой, чтобы изысканнее и литературнее выразиться, но у них свои игры, а у меня свои. Мне "давнишний" не нравится - жеманство, хотя они (эти переферийнички терзающие Мальцеву по глупости, не читали хорошей литературы, или знакомы только с одним методом Пушкина излагать свои мысли, но нельзя же весь мир сводить к одному Пушкину, о нем, об этом нашем мире, высказывался и Гомер, и Гофман, и негры, и китайцы (так вот, они может быть и правы, что это слово милое) ... глупости пишу, мысль потерял. Мазурина забыл в спальне с Марией.

А они тихо улеглись, ненавидя друг друга. И эта неясность: заснули ли они или не заснули - дань гостеприимства. Я сижу у разобранной постели и не сплю, но тихо-тихо - это вежливость гостя.

Сижу, не сплю и вспоминаю чего хочется. И лезет в голову секретарша литфонда грузинского отделения Союза писателей, Тамара. Евреечка, лет 17-ти. Она для меня как аудитория из 2-х миллионов моих рабов-почитателей и поклонников, я говорю, а она, Тома, дышит и сопит, с интересом отмечая каждый поворот моего кокетливого говорушничества: все вроде дельное говорю (я же интеллигентный человек), но для чего? А для того, что приятно видеть перед собой толстую неповоротливую мишень (никуда не убежит), но еще к тому же дыхание (астма что ли у нее в зачатке или полип в носу?), но дыхание взволнованного и восторженного юного женского существа мне слышится так явственно, что нету пределов для моего вдохновения хвалебного, только вот ей домой с работы надо будет уходить - в общем прислушиваться не надо, дыхание ее слышно мне параллельно моему выступлению после каждой фразы или абзаца.

Иногда, уже совершенно взбешенный ее дыханием, подхожу к ней и начинаю рассматривать на груди всякие золотые часики. А она знает, что мои руки могут ее сейчас обнять и вот это притворство вокруг часов и фирмы, и золота, и цепочки... нас объединяют и доводят до того, что на миг кажется, что сейчас ночь и мы одни. Дальше все редактор вычеркнет, не буду писать.

...

Наконец, я опять о другом говорю и она ждет, когда опять настанет такая же минута.

Как-то через год, а потом - два, и даже три, я получал ее открытки с цветами и такими же надписями, как наши разговоры: все тексты приличные "приветы", "погода", "друзья"... а в воздухе витает аромат влюбленности. Счастливейшие люди на свете мещане, они лучше всех умеют говорить о пустяках и самых-самых ничтожных, и тем контрастнее подоплека намеков, захватывающих дыхание. Ну, чего же здесь неприличного? Влюбленность нас сопровождает до гроба и в ней зарыта галантность, как собака и радость и улыбка на лице. Сосредоточенность и вдохновение творчества тоже хорошо, но чуть мы в гостях, так уже начинается все то самое, что улетает в дальние края, мгновения они как пули несутся над нами... хорошо сказано.

Дальше пора заканчивать рассказ. Сижу в комнате ночной около спящего Георгия Мазурина и Марии, где-то в другой комнате, вспоминаю Тому из литфонда, троллейбусы, отдельные морды грузин - это тоже пули свистят сейчас в темноте. Я смотрю сидя на постели во двор и вижу, то ли от фонаря, то ли от луны светятся листья через заборчик, но роз не видно, т.к. ночь. Ну да, они темные, как воробьи на ветках, едва заметны.

... И вот я вижу, чья-то голая спина как белая фанера блестит в углу забора. Ого! Она в нижней рубашке! Как же она осмелилась и кто это? Я впиваюсь глазами в заборчик, мешает пестрота листьев светящихся зеленью, и дышу на стекло окна от азарта. Я догадываюсь с разочарованием - это соседка наша сумасшедшая, женщина лет сорока (к сожалению). Хорошее сопоставление: розы и - ... сумасшедшая .

1978

р а н о у т р о м

если проснуться рано утром, видно, что окно светится, как дыра в темном корабле, давно затонувшем. Но я знаю, что если еще поспать, то уже проснешься днем, и все будет на своих местах: и полки с книгами, и телевизор, и кресла, и крошки на креслах. Я не люблю, когда меня будят, но что-то в этом есть особенное проснуться рано и иногда я даже радуюсь внутри себя очень глубоко. Но я не знаю, чему радуюсь?

Конечно, приятно видеть то, что видишь редко, раз в пять-десять лет: раннее утро. Даже если не встаешь. Ну да, еще вспоминаешь юность, как ходил рано утром на работу. Детство уже не помнится, так что о нем можно просто сказать заранее: да-да, как это было раньше, тогда! или: ах, приятно вспомнить! Но вспомнить уже ничего невозможно.

И вот раз в год или 2-3 года, вдруг увидев раннее утро, смотришь, и смотришь, и смотришь на него. Смотришь, смотришь, разглядываешь: столбы, автомобили, людей, ларьки.

Но эти все вещи тоже как будто только что проснулись, хотя они не живые, они мертвы, значит, так переносится во весь мир все то, что находится внутри тебя. Утомленным днем смотришь на утомленный мир утомленными глазами - а он мертв, но ты оживляешь его и видишь утомленными и прохожих, и дороги, и мостовые, и деревья.

Рано утром наверно хорошо.

Вот всякий подумает, да кто же несет такую дичь и чепуху, и глупость? Но кто же еще? - конечно тот, кто часто видит ночь перед собой, самую позднюю, чаще чем собственное свое отражение в зеркале, во время бритья.

Да я и бреюсь-то раз в неделю .

1978

б о л ь н а я

она лежит себе тихо на постели. Если к ней не подходить, она даже не заметна. Она не заметна, это да, но даже около дома и даже на всей улице, а может и во всем городе... слегка чувствуется что-то грустное оттого, что она больна и одиноко лежит себе в кровати.

Листья кругом осенние, как будто нечаянное совпадение к этому событию. Событие-то незначительное и почти никого не касается. У нее даже нет родственников, так что всем все равно, что она лежит и чахнет. У нее температура нездоровая низкая какая-то. И когда сильный жар, это, может быть, у человека скоро выздоровление, борется в нем что-то за что-то, а тут - тишина и в этой тишине, никому не мешая, ей лежать и чахнуть в бледных одеялах.

Руки лежат красиво. Ну и все. Смотреть на нее трудно, вблизи все мимо лица смотришь и - страшно, внутри где-то ощущение, что тебе только лицо и нужно, потом резкий порыв скорее взглянуть в это лицо, но тут же, не известно почему, интереса нет, это даже больно, видишь уже лицо мягко, боковым зрением и потом волосы опять ...

За волосами автоматически стены попадают в глаза для рассматривания, пол, вещи в комнате, тоже не притягивающие интереса к себе и ... в окно.

Вот в окне что-то есть. Все тоже вроде бы грустно рассматривать: и листья, и ветки, и то, что одни зеленые, а другие и коричневые и засохшие, и багряные красивые, и небо сквозь ветки; но что все-таки в окне есть. Ждешь и даже иногда замечаешь. Но ведь, расстроенный, я рассеянно все воспринимаю в окне, и за окном.

Чувство грусти летит к постели этой больной, обволакивает, нет - облетает ее образ (как она лежит на постели) и возвращается ко мне, может быть, побывав еще на улице, в городе, за городом; и я расстроенный смотрю на все без энтузиазма, без живости, без беспечности и нерадостно.

Но, кажется, в этой комнате еще бывает кто-то, кто тоже принимает участие в этой женщине, лежащей на постели... но вот тут я улыбаюсь: как же это может быть, если все это у меня в голове? Это у меня в голове комната и бледная больная, еле дышащая. Я знаю один кто это. Это моя любовь .

1979

О ГОСТЯХ

(м о е п р и з н а н и е)

я очень люблю гостей. Я люблю, когда они говорят умные вещи и читают талантливые стихи. Я слушаю внимательно, проникая во всю глубину, весь отдаваясь охватывающему меня чувству, порожденному во мне моим гостем.

Но это все вранье. Я всегда таков наполовину, а сам мысленно не дождусь паузы, чтобы сказать: давайте - я прочту стихотворение или прозу; и весь в ожидании, чтобы прочесть свое.

Вот и сегодня, не успело придти два гостя, как еще постучали, и зашло еще два гостя и потом еще два (и нас было двое). Каждый принес по бутылке вина и привел по поросенку. Поросят мы временно выпустили на балкон гулять и закрыли дверь и сели пить наши вина и читать наши рассказы и стихи.

Один человек очень долго всех перебивал и не давал приступить к чтению, он целый час всех перебивал и все время спрашивал, с чего начинается творец - с изучения или с искры божьей? Причем искру Божию он называл на индийском языке (латинскими буквами); затевался маленький спор на две-три минуты, а он опять задавал вопрос, что вперед в творце - изучение или искра от бога, и т.к., и поскольку, он не уставал это делать много раз, прошел час, и тогда все плюнули, и вынули свои рассказы, и принялись их читать, уткнувши носы в листочки бумаги, и читали тихо про себя, и наступила тишина.

Я-то сидел, наклонив наискосок голову, потому что слушал этого типа, но видел всех, а главное услышал вдруг блаженную тишину. Даже свиньи вдруг затихли и не хрюкали, насторожившись у себя в темноте.

Этот типс или типус, или типсик - в темном костюме с галстуком, вдруг не меняя голоса, после предательской (он и не собирался молчать) маленькой паузы начал говорить все слова какие он знал на букву "а" и через пять слов я понял, что началось стихотворение.

Я начал слушать и заснул. Заснул коротким сном. Все вещи стояли слегка наискосок в комнате, когда я проснулся... и поэтому-то я и определил, что я действительно заснул на секундочку - а вещи на пол миллиметра сдвинулись с места и так застыли под некоторым маленьким углом.

В это время гость кончил читать, вернее закончил еще несколько строчек своего стихотворения на букву "а" и начал другое свое стихотворение, тоже очень неожиданно, не предупреждая (не-то он говорит что-то, не-то уже читает) и все слова начинались на букву "б" и "в". Потом минут через десять он объяснил, что оно навеяно описанием параллелей Плутарха.

Голос был ужасно удивительный - он то дрожал, как гавайская гитара, то опускался вниз, как стрела крана на стройплощадке, то исчезал вовсе и 4-5 слова выговаривал просто шевеля губами, не извлекая звука - я потом сказал, что мне эти слова очень понравились, дескать, они тонкие такие и прозрачные, цитировать их было легко, т.к. не надо было цитировать.

Но этот неблагодарный гость потом не заметил у меня ни одного красивого слова в моем стихотворении. Но свиньи (целых восемь) так приятно похрюкивают, так что восемь дней до получки мы прекрасно доживем. К тому же я занял три рубля у Германа. Вот такие были у меня сегодня гости. Что не знаю даже, что про них сказать .

1н74

в т о л п е

в толпе я всегда чувствую себя так, как будто роюсь в карманах и ищу чего-то, без чего стыдно существовать на свете, если коротко об этом сказать, то вспоминаю что-то из своего детства, может быть даже хорошее настроение.

В разной толпе, наверно, по разному себя чувствуешь. Вот вспоминаю толпу в далеком городе у моря, там ходит трамвай из конца в конец невыносимо долго, кажется, что даже целый день. Однажды, когда мне было лет 11, наверно, я где-то в центре того городка, сошел с трамвая и купил билет на футбол. Футбола не помню, помню спины и локти, как люди давят, как колыхаются отдельные части толпы, как капризна и непредсказуема она в своих состояниях в разных своих частях - где-то давит, где-то свободно, где-то вдруг давят так, что вот кто-нибудь будет раздавлен; и как одинок как всякий человек в толпе, хотя вначале и радостен, что вот он вместе со всеми!... в таком количестве!...

Это все я ощущал до входа в ворота. Потом нашел свободное место, смотрел футбол, ... не до конца, слава Богу - и ушел, так что, что такое толпа после представления не увидел, а то может быть меня бы и не было бы уже.

Двадцать лет спустя, в столице, я ехал в метро и вдруг показалось, что в город ворвались какие-то не-то пираты, не-то бандиты, не-то из тюрем повыпускали ... не-то из больниц сумасшедших... Ужасно страшно стало: появился внезапный шум на платформе, где остановился поезд, вдруг охватило сожаление, что дверцы открылись на э т о й станции и ввалился народ ... внешне обычный, но это другие люди ... ... д р у г и е, не наши, что ехали и сидели: они разговаривали о чем-то том самом "ихнем", они все обладали грубостью в голосе, громкость их голосов была тоже неожиданно другая и вагон в разных местах приобрел водочный запах...

А сегодня я вышел из кино (когда в зале сидишь, то забываешь, что один) и вот выходя в толпе я ощутил что-то... а что, правда, забыл ... почем-то стал о воспоминаниях детства говорить в самом начале рассказа? Но не помню...

Ах, может быть, вот почему: в детстве-то нечаянно дается окружающей жизнью или мыслями о ней, нечто такое, что несешь всю жизнь, а потом в середине жизни это иногда выпадает из рук по рассеянности и нагибаешься, подбираешь и несешь это дальше, не известно куда .

1976

п е р е к р е с т о к

она была шумная круглолицая молодая женщина. Она мне нравилась. Я подключился к их разговору. Слушал ее голос, как песню и вдруг меня рванула какая-то сила, и я сказал что-то, и от ее слов остались "приятные воспоминания". А я вдруг стал таким красивым, умным, спокойным - на меня нашло озарение. Тогда через три дня она позвала меня, через моего знакомого, была со мной нежна в разговорах и доверчива как ребенок (заблудившийся темной ночью). Мы вместе вышли на ночную улицу. Алиса шла, а я так радовался, что вот она - она! - со мной идет и не куда-нибудь. Мы идем к ней - так мы вдруг сговорились на мосту через Москва реку. Хотелось идти далеко и все казалось близким. Когда я спросил, где она живет, она сказала, на Никитском бульваре. Для меня это прозвучало чуждо и холодно, как Киев или Тула. Но я ощутил приближение большого серого холодного дома, не без неприязни.

В комнате было мило. Сидя за столом, напротив нее, я узнал, что она юрист. Хотел заострить мгновенно свой ум на юридической почве, но это оказалось неинтересно. Она сухо, профессионально что-то сказала без интереса. И мне стало скучно. Наверно, тот мой порыв при первом знакомстве был более внезапным и сильным, более ярким и искренним - и бесполезно вступать второй раз в один и тот же поток ей не захотелось. Она не захотела играть в эту игру, где я бы мгновенно строил бы версии, атакуя тему. Ну да, она меня уводила от роли мужчины-баловня. Я обиделся и стал разглядывать вещи в комнате и скоро, хватаясь то за книжку, то за пластинку - узнал всю историю этого дома и горечь расставшихся людей. Она осталась с ребенком ... он - ушел неизвестно куда. Она говорила о нем с нежностью и теплом, и снисходительно, как об умершем или как будто он из взрослого мужчины внезапно превратился в ребенка и убежал. Поэтому я чувствовал себя в этом доме уверенно и приятно. И чем нежнее она говорила о нем, тем нежнее я начинал думать о ней, тем ближе она становилась - стало казаться, что я знаю ее давно, всю жизнь, что больше я никого не знал в этой жизни, что это я ее обидел теми обидами и разлукой, но вот, дескать, все увидев, со стороны, стал вдруг добрым и нежным и верным.

В постели она была нарядна своей красотой, на какой-то миг показалась очень чужой, но потом все улетело куда-то.

Я самодовольно и счастливо лежал и радовался простыням, наволочкам, дому, не говоря ни слова и не шевелясь, а потом решил закурить, как победитель, во мне поселился какой-то мужчина из тех которым я завидовал. Именно в эту минуту, и может быть поэтому, она встала с постели и взмахнув халатиком исчезла за дверью. Напротив ее комнаты была ванная - как кстати, подумал я, улыбнувшись. И вдруг внезапно потерял к ней интерес, больше того она мне стала до бешенства чужой. Вместе с брызгами, с звуками бесчисленных ударов воды - во мне бешено кипели не-то слова, не-то образы, не-то чувства ненависти к ней. Да и о себе я ничего хорошего уже не думал.

Она уехала за границу. Она была из того круга людей, многие из которых только об этом и думали. Кстати, я ее полгода уговаривал остаться, по телефону - а она меня звала с собой. Я с упрямством думал тогда, что вот сейчас увижу, что она любит меня, как человек, глядящий на гору за которое ушло солнце - тщетно сердиться и топать ногами, и взывать к своим желаниям: наступила ночь ... и солнце от туда не может подняться.

Спустя время, год-два, три ... - не понимаю, все как-то сложно и параллельно в этом мире (и потом и мгновенно, и в одновременностях) - я пришел с людьми, ведущими меня в то место на Никитский бульвар, презрительно глядел на какую-то некую новую женщину перед собой, с которой меня мимоходом познакомили. Она была злая, а я грустный. Мы влюбились в друг друга не успев и полчаса подвигать над чашками руками или доставая с полки книги. Но ... ... но любовь эта (достигнув наибольшей силы во время какого-то спора - - и смешно, ужасно смешно она стояла на лавке в темноте, разводя руками как 10-летняя девочка, играющая в крылья под темным небом, но светящимся, как глаз близко-близко приблизившегося человека) … - так эта любовь умерла в тот же вечер, не известно из-за чего. И все это было на том же бульваре - одном из странных перекрестков в моей грустной жизни .

1978

р и с у н о к

у меня в гостях была какая-то девушка и я изнывал от какой-то тоски. Много лет назад она отвергла мою любовь, так что я изнывал не от любви, а как всегда тяготился присутствием человека. Всякий человек слегка меня тяготит тем, что своим присутствием напоминает мне о невозможности чего-то, какого-то милого сердцу взаимопонимания, когда все понятно и можно ни о чем не говорить. Я так и ни о чем не говорю, но тоска гложет меня и мне хочется тогда прилечь и заснуть. Давит так меня человеческий мираж и напоминает, что где-то есть настоящий человек.

Я взял (я представляю, как бы Чехов меня отругал за предыдущий абзац, слишком он уж длинный на такую тему, хотя я думаю, он мог бы быть просто самостоятельным рассказом с таким названием "У меня в гостях была какая-то девушка"), итак я взял листочек бумаги и карандаш и хотел нарисовать круг. Сплюснутый, я решил на ходу, и нарисовал пол круга, потому, что не хотелось огорчаться заурядностью, да и краткостью процесса.

Я оставил сплюснутый круг не завершенным и сбоку не напрягая воображения нарисовал еще пол круга, как бы продолжением, но уже маленький. Получилось варенное яйцо как будто, у которого край объели и виднеется полукруг желтка.

Только это яйцо казалось деревянным, а оно и не было яйцом никогда, это же я только сравнивал. Я опустил с каждого края этого деревянного яйца по стойке (кто-то пробовал на этом листочке шариковую ручку и виднелись с боков какие-то зигзаги), низ у каждой стойки я загнул и уж тут же забыл про, сидящую где-то, девушку. А под этими обоими стойками, на которых вверху крепилось яйцо, я нарисовал прямоугольную подставку.

Мне стало легко. Я раздвоился и обе половинки чувствовали себя замечательно: одна с удовольствием разглядывала то, что с каким-то упоительным враньем фантазировала другая моя половина, т.е. я рисовал и разглядывал то, что получалось.

Эти ножки (большого деревянного яйца) скоро были прикреплены железными полосками к деревянной платформе, одна из ножек продолжилась и загнулась наподобии ручки у колодезьного бревна и эту ручку тотчас схватил человечек и налег на нее корпусом своего огуречного тела (это был, уж если я описал ручку у колодца, то был, не помню на чем я остановился - только что позвонили по телефону, а сейчас три часа ночи - ... это был, ага (или да) человечек которого рисуют по стихотворному рецепту: палка, палка, огуречик, вот и вышел человечек - на этом стихотворение кончается, а вот руки, почему-то, не вошли в стихотворное описание).

Человечек готов был повернуть эту ручку в любую секунду. Он был не очень силен физически, но в нем чувствовалась большая уверенность и большой дух, так что он конечно справился бы с этим гигантским деревянным яйцом.

Скоро закопали около этой деревянной платформы по плечи в квадратную яму другого огуречного человечка. И когда его уже забили по плечи в землю, сбоку расположившийся, человек на стуле, стоящем на пяти ступеньках платформах, сидел с таким видом, что его трудно описать ( как будто все видел, все самого начала) и махал время от времени платком.

Завершая этот пейзаж, еще скажу, что около синих, скрученных небрежно и разбросанных небрежно проволок, росло четыре дерева в разных местах, а вся местность тоже была может быть и земляной платформой, и весь этот мир витал в воздухе .

1978

к о ш к а

кошка неожиданно поселилась на стуле. В зале было много стульев. Я играл на черном пианино и знал, что меня слышит минимум 20 человек по комнатам вдоль коридора, если идти из зала, и на первом этаже, если идти вниз по лестнице - там вахтерша и кресла в вестибюле, там тоже 5 человек наверно.

Я играл на черном пианино. Сзади меня стояли пустые стулья и злили меня. Меня раздражало, что они были пустые, неотвязно-неотвязно подчеркивали, что моя игра мешает всем и никому не нужна.

Я играл на черном пианино, и раз в 10 минут по залу проходили из коридора (описанному в первом абзаце) на лестницу (описанную во втором абзаце), но никто из них ни разу не сказал: о, как хорошо Вы играете и музыка ваша удивительная; все меня не замечали. Музыка была мною сочинена раньше в разное время, и я играл, играл, но все время подозревал из-за того, что ко мне никто не подходил, что музыка моя не логичная и пустая. Странно, как я раньше обольщался? - примерно так думал я, и сильнее и резче бил по клавишам.

Внизу (если идти по лестнице) вахтерша вздыхала или зевала, но текст ее вздоха был такой: "о, Господи Боже мой, сколько можно стучать по пианину?"

Кошка неожиданно поселилась на стуле. Кажется в тот раз я был в бреду (когда мыслей много и они как собаки носятся вокруг тебя, и щелкают зубами, голова утомляется и наступает то ли сон, то ли бред), и кажется я был в бреду и играл, наплевав на все на свете, готовый к любому скандалу, а может это было во сне - во сне я играю тихо и медленно, через чур медленно и через чур тихо, и голова у меня пустая - она спит в это время.

Кошка эта неожиданно поселилась на стуле, когда я ее увидел, я улыбнулся, как будто в пустыне увидел оазис или бутылку лимонада, заботливо закопанную в песок, для того чтобы она была холодная.

Но сон уже прошел или бред, как дождь надо мной и я стал как все обитатели здания этого (со ступенями, комнатами, коридорами, лестницами и столовой) и как всякий обитатель, хотел на ходу, пока проходил мимо нее, дотронуться снисходительно, как человек к бессмысленному пушистому зверьку.

Однако жаль мне было моего единственного слушателя так традиционно обласкать, и я вдруг присел около нее, как над задачей или кроссвордом. Как же мне до тебя дотронуться? - думал я. Дотронусь-ка так тихо, чтобы она удивилась - и я провел рукой по ее спине так тихо, едва касаясь, что сам получил удовольствие от необычайного прикосновения.

А она лежала упрямо. Я еще раз провел и еще. Затем все тверже и тверже, и еще снова очень тихо, два раза. Она подняла голову и посмотрела. Тогда я, забыв о замыслах всяких, стал гладить ее, получая обычное удовольствие.

И наконец меня вдруг осенила идея грубо поводить рукой, не "по шерсти", а как попало, т.е. так, как когда-то ее лизала мать, когда она была котенком маленьким. И опять, увидев мысленно ее детство на мгновение, я ощутил радость материнства, т.к. рука моя стала "языком" гигантским, а она - крошечкой, только что родившейся.

Я остановился. Она потянулась ко мне головой и я лицом к ней, приговаривая что-то и зажмурив глаза, и она: зубами острыми оказалась у моего носа, два раза сдавила их слегка около моих глаз. Ее шутливое нежное покусывание - меня удивили и обласкали.

Я ушел от нее. Чтобы не докучать ей, чтобы унести поскорее с собой это необычайное, удивляющее покусывание, чтобы не стало все обыкновенным. Кажется только вырвалось у меня вслух или про себя:

-Как прост контакт с животными, если верить в него.

Мне и сейчас кажется, что я спускаюсь по лестнице, приговаривая про себя несколько раз эту фразу.

*

Не хотите ли вы, чтобы я вам рассказал, как она умерла?

Через год. Там же, я играл на пианино, ко мне подошел человек и попросил как-нибудь поиграть для его друзей, когда они соберутся. Я согласился, потом он стал ко мне очень холодно относиться, т.к. обиделся на меня, когда узнал, что я играю не по нотам, и что я такой же обыкновенный художник как и он, но тогда мы еще дружили, и однажды придя к нему в комнату (там был его друг, он, его жена, и какая-то девушка) я рассказал все о кошке, а потом сказал:

-И, знаете, ее сожгли. Засунули в коробку из-под обуви, завязали и бросили в топку. Так говорят сторожа, а велел или чуть ли ни сам - зам.директора.

Все ахали. Утешало лишь то, что его уволили, за что-то другое конечно. Да, а котят тогда же утопили в озере, что под окнами.

Как говорится обычно "память о ней будет всегда во мне жить, пока бьется мое сердце". Но действительно, э т о - одно из самых радостных было мгновений у меня на земле.

Я, правда, сейчас мысленно спускаюсь по лестнице, приговаривая про себя, как заклинание, радостно с горящими глазами и слегка краснея:

-Как легок контакт с животными, если верить, если не сомневаться в этом .

1978

п е с н я о к о м н а т е

если я не вспомню эту комнату и не опишу ее, то она, когда иссякнет поколение, исчезнет в памяти людей, как листок упавший с дерева.

Я играл на рояле как-то в cпециальном музыкальном заведении. Я был молод и тщеславен. Хотя я тщеславен даже сейчас, до сих пор не сказал, что это было учебное музыкальное заведение, т.е. мне хотелось породить в читателе ложную мысль, что я, может быть, музыкант-профессионал. Но я никто - забавный человек и все. Так вот, я играл на рояле в классе музыкального заведения в подвале.

Играл. И открылась дверь, я увидел руки, где каждый палец был похож на старого сгорбленного человечка. Эти руки лежали на палке и вроде бы задумчиво смотрели в мою комнату, а дескать, что тут происходит? Но задумавшись над этим, уже просто забыли обо всем и задумчиво отдыхали на странной палке. Руки были настолько удивительными и неожиданными для того заведения, что я даже забыл, где я нахожусь.

Пока они не пошевелились, как только шевельнулся какой-то один палец или рука почесала руку, или качнулись они на палке, как я оторвался от их завораживающего вида и ... оглядел всю щель приоткрытой двери и увидел - широкую черную шляпу и подбородок. Они настолько спорили между собой за право более старомодными друг перед другом, что их магическое колдовство не было таким как у пальцев. Они не сковали моего взгляда, не заворожили его, не сделали неподвижным и бессмысленно задумчивым. И поэтому на подбородке я разглядел щетину редкую и светлую, щетину давно не бритого человека, впечатление, что смотришь на редкие карликовые березки на болоте, такие были светлые волосы редкой щетины.

Вот первое впечатление от того человека, а теперь о его комнате. Я с ним разговорился и подружился. Мы собственно были родные души: я нелегально туда пришел поиграть на рояле, потому что мне по молодости лет некуда было девать времени, а он тоже не легально пришел туда в подвал играть на рояле, потому что ему тоже некуда было девать времени, так как он был стар и никому не нужен.

Когда отворилась дверь, а она отворилась после того, как он очень долго возился с ключом сначала, а потом с усилием толкал плечом. Я стоял и не помогал. Думаю, посмотрю, как он это все делает один, ведь он же всегда один наверно. По всему неухоженному своему наряду он был явно одинок, ну уж если не одинок, то завораживающе любопытен.

Дверь открывалась потому так долго под напором его тщедушных плечей, что весь пол был завален бумажками и газетами, и картонками, и он ходил по ним, как будто всю жизнь ходил по вороху бумаг или как сторож сеновала ходит по сену, кстати пола под бумагами почти не чувствовалось такой был слой.

Я было поднял несколько бумаг, но они были не интересные и я их бросил. Он мне показывал свои картины, а я ему читал свои стихи. Картины он тоже доставал, разрывая кучи на полу. Это были картонки из-под коробок. Он рисовал пейзажи. Если его работа увлекала, он приклеивал к этому картону еще один и рисовал его продолжение, но все его продолжения были с более блеклыми деревцами: как будто на центральном лето, а на боковых эта продолжающаяся улица вдруг становилась весенней.

За кроватью, утонувшей наполовину в бумажках лежала скрипка и альт. Чтобы они играли тихо, между струн были продеты ножницы. Играл он все, что хочешь, но только несколько тактов. Особенно гордился, что играет "Вечное движение". Видимо название его радовало своей грандиозностью. Но я-то думал: сейчас что-то начнется! А казалось, что это кошка карябает консервную банку. Еще он бахвалился, что берет какую-то октаву, но впечатление было, что мяукает малюсенький котеночек.

Я взял у него картину на память. Я даже его бы взял с собой, но я был слишком слаб для такой ноши, мне нужно было еще жениться, учиться, переходить с одной работы на другую и писать письма к маме .

1978

КОЛДУНЬЯ

с к а з к а

старая колдунья так долго жила на свете, что забыла какое столетье на дворе: то ли то, когда еще не было самолетов, то ли то, когда еще не было самолетов, то ли то, когда уже не было царя? То ли детство ее было тогда раньше и она живет сейчас, а то ли вспоминает что-то.

Например, она иногда думала: ага, я живу-то наверняка в том столетье, где бороды носят крестьяне, где царь в столице с царицей у себя чай пьет и манифесты говорит, а столетие с машинами, проводами, столбами, и лампочками, и самолетами мне вспоминается, так же как это мое детство, а в старости все детство вспоминают перед смертью, а я уже умираю, так вот, все детство и детство перед глазами, а мир другой за всем моим видением.

В этот самый момент, когда она это подумала и медсестра в районной больнице решила, что она умерла. Подошла пульс померила - не бьется. Зеркало в тумбочке в кабинете у себя нашла, принесла, держала-держала - не потеет. Взяла журнал заполнила страничку числом, дождалась врача, он только пульс мерил, и запись записала, и врач заверил эту страничку, где последний раз в мире упоминалась эта старушка, но не по имени - в деревне забыли как ее зовут, а по прозвищу "Акуша".

Акуша неделю в морге дожидалась очереди на машину. Потом кладбище. Потом в углу работяги едва-едва ее строительным мусором не завалили, зима начиналась - итак все не будет видно, снегом все засыплет, а весной и кладбище, может в другую организацию превратится. Вон была у них в селе швейная мастерская, а превратилась в ремонт электровещей.

Зиму она проспала, как после обеда дремлют. А весной снег исчез, земля подсохла, грязь с ящика осыпалась, кирпичи осели, около дна уже лежат. Солнышко светит, старые травинки колышатся перед щелью, куда она смотрела.

Умереть она не могла. Таинство надо передать. Насупила она одну бровь без волос - пух один светлеет днем, а ночью вообще темно в ящике, но зато ее глаза ночью как перламутровые пуговицы на черной подушке светятся.

... День этот выдался хороший-хороший. Но кто его запомнил? Неблагодарные дети люди - принимают доброту жизни, забыв сказать: ах, как хорошо!

И вот она лежала. Но никто мимо не шел. И забор еще ведь, как на зло повалился. А старый-старый - не сегодня завтра, как иней утренний исчезнет. Один мужчина шел правда, так она его самым расспространенным способом заманивала - дескать помочиться за забором. Но самолет "вспомнился" ей: ж-ж-ж-ж-ж-ж-! А мужчина этот уже и за брюки перестал держаться, начальника увидел затылок, перед библиотекой, так забор ремонтировали плотники - но начальник, со всех сторон начальник и для плотников и для истопника начальник.

Вот истопник и решил: ладно, до кочегарки надо быстрее идти. Вот так она мужчину одного прозевала, что через кладбище не боялся ходить. И еще одна женщина была в поселке - дочка фотографа из-под Тамбова, старая пенсионерка, родившаяся точно-точно на границе прошлого и нашего столетия. Но опять "вспомнилось" ей радио рано утром гимнастику предает: глаза откройте, дышите глубже, ноги и руки пусть отдыхают - и Акуша отключилась, электрический голос громоподобный ее заговорил. И дочка библиотекаря, что раз в год через кладбище пройдет - спаслась, вспомнила, что горшок с кислым молоком у порога оставила - кто-нибудь ногой заденет, глаза если закроет и горшок не увидит, то и разольется все.

Вот кто-нибудь о чем-нибудь думал, не о кладбищенском, когда колдунья отвлекалась от мыслей о смерти и таинство передать в чью-нибудь руку.

А вот приезжих врачей сын шел да гулял по селу и на ограду засмотрелся, обедать домой опоздал, радио молчало. А старуха: травинка, травинка, - шепчет мысленно, - качайся деревом-цветком, глаз глянет, сердце почернеет сладко, каша-песок зарасти весною не одною, - говорит.

Мальчик через дырку в заборе нагнулся, замер внутри от волнения, кладбище решил осмотреть - может чего там есть невиданного и наверно вон там у забора, где тень. Глаза его последний раз удивились тому, что люди руками делали.

Забор осмотрел, к ящику пошел, в щель старуху увидал. Живая, зарумянилась от счастья старуха, что рука мальчика с травинкой в кулак сжалась и в карман незаметно потянулась. Мальчик глядел и думал: как живая! А старуха и померла наконец. Мальчик забыл с тех пор радость дня и забвение ночи.

Жизнь во сне стал жить, что ни подумает - забудет тут же, но таинство черной вороной на Земле летало и столько людей то голову под падающий кирпич подставляло, а глаз под ветку голую, не сосчитать. Но он не знал об этом, а только догадывался, но так, как вспоминают воскресенье из прошлого года, с бесполезной надеждой. А когда ему открылось все это, написал он этот рассказ о смерти, как о "глотке воды" без утомления размышляя.

Тогда я, видимо, свой дар таинственный передал (тому человеку ...) ... когда, любя, посмотрел на похожее на тот день, на те черты лица, что у себя в зеркале видел, когда из юноши мужчиной стал и в этом чужом мне мире, где я так сонно прожил, принося несчастья. Теперь и смерть прилетит .

1979

л е т о

н а ч и н а е т с я

в е с н о й

вчера я не выспался. Позавчера перепил. Поза-позавчера на кого-то обиделся. А на прошлой неделе (тоже с кем-то поссорившись) пошел на озеро, хотел посмотреть, как много воды лежит тихо и спокойно, захотелось пройти вдоль берега, наклонив голову, глядя под ноги, чего-нибудь такого захотелось.

Я там не увидел никакого лета, но просто расскажу сначала про это озеро, а потом вернусь и расскажу про то, с чего начал.

На этом озере три вещи меня поразили: собака, необыкновенное одно явление природы и тропинки и еще, пожалуй, как мальчики ходили по льду. Да-да, оказалось, что озера нет с чистой водой, совершенно неожиданно, лед лежал под берегом. Водой порадоваться не пришлось, но я не огорчился: вот, думаю, можно зато последний раз на лед посмотреть. Так я и сделал, я спустился чуть с берега, сел на корягу, подложил под себя меховую шапку, чтобы мягче было сидеть, и щурился на солнышке. Я долго сидел, мне даже надоело и вдруг, как Христос по воде - двое мальчиков с палкой идут по льду - я ни как не предполагал, что лед может кого-то выдержать, да, они мне показались просто какими-то небесными странниками, наверно, еще потому, что я увидел их против солнца и палка смотрелась посохом как у мудрых старцев.

А собака, о которой я упоминал вначале, была с мальчиком с другого края озера, там лед подтаял и был очень тонкий. Мальчик бросал палку собаке на лед, а она бросалась в воду и выкарабкивалась с трудом на лед т.к. он под ней несколько раз ломался, прежде чем она на него выберется, передние ноги ставит, а задние проваливаются. Смотреть было страшно и смешно, не смешно, а забавно (почему-то мне показалось, что так бы Лев Толстой сказал бы "забавно" и я подыскал быстро вначале другое словечко), и поэтому мальчик все время кидал и кидал палку на лед, на собака вскарабкивалась и вскарабкивалась. Я боялся, что она простудится в ледяной воде и хотел ему крикнуть об этом, но он сам зачерпнул в сапог воды и закончил свои игры.

Когда все ушли, и стало скучно, я невольно пошел к тому месту где гуляло двое ребят по льду, забраться на лед, думаю, мне не удастся, но хотя бы попробую его носком ботинок, а пятки-то, думаю, будут на берегу и не провалюсь, а, может быть, хотя бы одной ногой прогуляюсь по льду. В общем я оказался там, лед оказался крепким и я скоро гулял там к изумлению всех прохожих, особенно для тех, что шли с той стороны, где собака весь лед изломала и где было много воды.

Но потом мне и это надоело, но что было удивительным там на льду (кроме того, что я понимал, что это я последний раз гуляю по льду в этом году) так это то, что весь лед оказался в соринках, через каждые 20-30 сантиметров: то листок, то веточка, то крошка черная и каждый такой предметик в маленьком колодце воды, глубиной на палец или на пол пальца. Я стал думать об этих колодцах и решил, что они от лучей солнца, которые задерживаются на темных предметах и поэтому вода около них таяла, вернее лед, а они давно пропитавшись водой, тонули в этих колодцах и лежали на самом дне, я опускал палец и удивлялся колодцу, а самое главное тому, что никогда об этом не знал.

Наконец опишу необыкновенное явление природы. Уходя, стоя на берегу, вдруг вижу стаю сумасшедшую не-то птиц, не-то жуков - она крутится и потом вдруг приземляется на лед, копошится на нем пол минуты и вдруг опять одновременно как мухи снова кружатся надо льдом. Я думаю, побежать что ли к тому месту, где я ходил, и изловить жука, но было лень, я недавно болел воспалением легких и все во мне было усталым, а так хотелось поближе разглядеть - кто это, жуки или странные воробьи, я смотрел с удивлением и думал, вот ведь какие необыкновенные вещи можно весной наблюдать, а эти жуки наконец по какому-то капризу подлетели к моему берегу поближе и я увидел, что это были сухие листья и это ветер их делал такими живыми.

А уходя от туда, я решил, что уж если так много я увидел на озере, надо заодно и взглянуть на последний снег, т.к. через неделю его уже не будет. Последний снег на меня не произвел никакого впечатления: грязный, непохожий даже на снег, а нечто среднее между льдом и грязной тряпкой, единственно, что мне показалось странным и непонятным, то что снег лежал на тропинках, а вся трава была сухой, даже под деревьями, где много тени, все равно было сухо, наверно от того, что его утрамбовали ноги он так долго тает, подумал я и больше ничего не мог придумать, а это объяснение мне показалось таким неубедительно-логичным, что я как будто таблетку проглотил, ходил с несколько испорченным настроением. И отойдя далеко от озера, опять видел стаю странную, она кружилась около кустов в 10 метрах от меня, но я уже грустно улыбался этому обману, это листья, повторял я про себя, это я уже знаю.

Весна начинается летом, я написал, вернее наоборот, лето начинается весной. Лето это нечто скучное. И это нечто скучное уже началось, я это чувствую, несколько дней назад, позавчера наверно, а все весеннее уже прощается и исчезает, я это чувствую .

1977

г о р о д

б у д у щ е г о

-Вот здесь с этого балкона можно увидеть город будущего, - сказала она и провела рукой по горизонту. И это было неплохо, подумал я, потому что действительно вид был хороший: река, открытые дали и островки не поймешь чего, маленькие рощицы, вот как их можно было назвать. а я не хотел ехать сюда, тащиться на окраину города. Но теперь я не жалел. Обычно за приятной женщиной можно уехать черт знает куда и большую часть жизни я так и провел, и каждый раз местность казалась прекрасной потому, что все кажется прекрасным рядом с женщиной, когда твое и ее будущее неведомо. Но в данном случае я еще никогда не видел такого красивого вида - и река, и дали, и вечереющее небо.

-Но здесь и без всякого города хорошо, - сказал я.

-Красивый вид?

-Очень красивый.

-Я так и знала, что Вам понравится, потом ... еще можно пойти погулять.

-После вашего миража?

-Да, после этого. Оно начнется в восемь и будет продолжаться ровно три минуты, это очень мало... сейчас принесу стулья.

-Да что Вы, еще рано, еще же целый час.

-А Вы можете посмотреть библиотеку нашу или поиграть на пианино, я потом Вас позову.

Я помог ей поставить стулья, в этот момент ко мне вовнутрь как будто подул ледяной ветер, я подумал, что в ней есть что-то болезненное. Уже само слово какое-то ненормальное "миражи" Но книги я полистал нехотя и пианино потрогал с неприязнью, все было безвкусным из-за того, что во мне стало расти раздражение.

Я успокоился только на балконе, сидя на стуле я любовался далями и попутно начал расследование.

-А как давно Вы заинтересовались "миражами", - спросил я.

-С детства наверно, - отвечала она.

Ну все ясно, улыбнулся я мрачно про себя и стал искать следы болезненности в ее лице, в ее шее и руках. Она на меня не смотрела, и ничто мне не мешало ее разглядывать кропотливо и с пристрастием. Ну да, думал я, и эти морщины на ее шее и шероховатые руки - все это следы болезни, организм истощен т.к. сознание работает на этот бред. Но что же, хоть бред оригинальный - миражи! Об этом я еще никогда не слыхал.

-А Вы только в реальности видите миражи или это бывает с Вами и во сне?

-Нет, и во сне тоже, но Вы не бойтесь меня, я совершенно нормальный человек... во всяком случае во всем остальном.

Очень мило, подумал я, вонзая свой взгляд наподобие сверла в светлеющую реку у противоположного берега, кому нужны эти губы, руки и глаза, если внутри все обречено на прозябание, как же это я раньше не заметил, как это меня не насторожило, что она все время говорит об одном и том же?

-А что-нибудь еще Вас интересует кроме этого? - спросил я уже почти нехотя.

-Вы сами меня об этом стали расспрашивать. Я думала, что Вам это интересно.

-Это конечно интересно, но я уже забыл, как это Вы объясняете? Ах да, Вы сказали, окружающий мир не имеет начала и конца и его непрерывность предполагает одновременное существование и прошлого и будущего...

-Смотрите туда, около заходящих лучей, видите?!

-Нет, - сказал я, обшаривая все небо.

* рассказ специально написан (и прочитан) для выступления на встрече писателей и архитекторов в Доме Архитектора (1976)

-Около солнца начинаются бледные очертания, видите?

-Нет, - сказал я.

-Ну как же, вон башни, две башни, видите?

Наконец я увидел, что один из лучей как-то неестественно изогнут, действительно оказывается это был город... Я закрыл пальцем солнце, которое еще слепило, хотя оставался совсем маленьким краюшек, и я уже видел без помех окна. Мне хотелось оторваться от разглядывания окон и посмотреть на город, но глаза как-то судорожно вцепились именно в окна, я понял, что я не могу управлять сам собой и перестал бороться со своими глазами. Они судорожно ощупывали окна и пытались их вероятно распахнуть или найти уже открытое окно.

Наконец мне удалось понять и всю панораму, родилось ощущение, что каждый дом похож на ласточкины гнезда, т.е. окна оказывается не шли ровными линиями, да и дома были выпуклыми и не было крыш, это все были сплошные окна, вероятно, балконы, вообще все зрелище было какое-то магическое, хотелось быть другим кем-то, мне хотелось покинуть свое тело и свое сознание и стать каким-то добрым и счастливым.

Хотелось мечтать.

-Все, - сказала она.

Действительно на небе больше ничего не было. Город исчез внезапно. Небо светилось довольно ярко еще в том месте, где он исчез, где-то там за краем земли оно еще светило ярко кому-то, там заканчивался день, а у нас уже был вечер, мягкий и ровный, кроме того места, где зашло солнце.

Но и хотелось быть сдержанным что ли, я никому об этом не рассказывал .

1976

м е р т в ы е

д у ш и

эти мертвые души вполне приличные люди. Можно даже сказать, они милее других, т.е. живых. Это, как правило, интеллигенты, хотя бывают и уборщицы и сторожа.

Они в детстве любознательны, ими в детстве не нарадуются, они в молодости обаятельны, а зрелости мудры, но рано умирают, почти в полном расцвете лет. Прямо-таки у меня слог какой-то гороскопный, так пишут в гороскопах: люди, рожденные под таким-то знаком, такие-то.

Но, правда, я ведь подытожил целый слой людского общества. И не просто слой - а слой общества со странным названием: мертвые души.

Итак, повторяю, в детстве эти мужчины и женщины были радостью для всех, в юности украшали общества, даже в зрелости они много успели сделать, каждый в своем деле и своей профессии: и врачи, и инженеры, и заведующие отделов, и замдиректора, и даже наверно директора - но вот наступает такой момент в их жизни, когда они, все то что они делают, они делают как во сне, а настоящая жизнь у них начинается в другом мире и другой плоскости. Происходит чудо: живут во сне, а просыпаются в другом мире.

Допустим, пошел этот инженер, эта мертвая душа на работу, пошел и поработал там как во сне (все хорошо сделано - опыт большой в работе) но вот приходит домой или по дороге домой - попадает в другой, настоящий как ему кажется живой мир, побывает в нем, затем снова сонно готовит себе ужин и ложится спать, как все в кровать, и это уже не сон, не в переносном смысле наступает, а в буквальном, хотя к сожалению они, эти люди часто страдают бессонницей и глотают таблетки.

Ничего непонятно наверно? Но теперь посмотрите вокруг себя: эти люди в метро уткнувшиеся в книги с закладками - это они на работе ходят как сомнамбулы, хотя все успешно делают (опыт в работе большой, как я говорил), но вот настоящей жизнью, полной л ю б в и, о п а с н о с т е й, п р и к л ю ч е н и й они живут ... углубившись в книги.

Я думаю, они "спят" дважды и даже трижды: и ночью, как все, и на работе, и уткнувшись в странички книг. Жизнь проходит в ч у ж и х приключениях и в чужих чувствах. На работе они не живут т.к. освоили все до тонкостей и все получается само собой, без их участия внутреннего, и приговаривают на работе: ах, я сегодня открою такую-то книгу, вот где получу удовольствие. Кстати некоторые читают даже на работе и, по дороге домой, и за едой, и перед сном. А как же это случилось, что замкнулся этот адский круг (?): когда первые книги учили познавать мир, а середине жизни вдруг увели их от этого мира? Кто-то должен был шепнуть им на ухо, их добрый ангел или внутренний голос - хватит учиться познавать мир, отложи книгу в сторону...

1979

некоторые советовали не давать эту концовку

и познавай теперь его своими глазами и руками, описывай его и преобразуй (впрочем последнее слово "преобразуй" не только банальное, но и неосторожное. Исследовать его надо и объяснять, и разглядывать. А жить в нем скромно и уютно .

1979

г о л о в а

в

о к н е

на улочке маленькой, сухой и летней, в старом районе Москвы однажды я пересаживался с трамвая на что не помню, но логически рассуждая, это должен быть троллейбус или автобус. Но автобусы там не ходят и остается только троллейбус N42, он делает в этом месте очень крутой заворот в своем маршруте, как будто бы собирается поворачивать скромно обратно, или может показаться, что увидел своего злейшего врага (допустим какую-нибудь бочку с пивом или квасом на колесах).

А вот стоит еще раз вспомнить, что он 42-й и не верится, кажется невероятным... что-то вроде другое, а что? что? ... что? И тут я понимаю: я просто задумчиво плелся по тем улицам и так глазел пьяно на дома и заборчики и старинные деревья - что тогда уже забывал, куда иду. Что же теперь, 20 лет спустя, образно говоря? На самом деле 15. Но все зависит, как воспринимать года. Мне кажется, то прошло 2 или 3 жизни, а то и будто я там стою над листочком бумаги - и ничего не прошло.

А что же эти буквы перед глазами? Да они вообще меня сопровождают с детства. И время идет или не идет? Если два поезда едут рядом и я в окно соседнего поезда буду смотреть (да еще и в собственное отражение), я не замечу, что мы едем. Да не едем мы никуда и ехать нам некуда! - буду думать я скучая и грустя у окошка. Так и эти строчки с моими буквами, особенно эта буква "т", которая всю жизнь извивается у меня не-то дымком из трубы, не-то червяком на крючке.

И как это я выудил из памяти ту улочку? При моем характере? Странно, но тишина и тепло, и асфальт сухой сейчас под моими ногами, и тем он явственней, чем быстрее нанизываются буквы друг на дружку. Приятно очутиться здесь. Я стою и озираюсь по сторонам, не зная куда идти, и вот это промежуточное мгновение, на тротуаре сухом постоять или идти медленно, разглядывая старые темные кирпичи на стенах домов и белье за ветками...

И да, ту голову в окне седую, морщинистую и бледную, словно это не голова живого, еще хоть старого-престарого существа в блеклом халатике (что ли?)... и кажется, и кажется до сих пор, что это клетка для канарейки а не голова! То ли такой полупрофиль, то ли такие морщины, то ли такое выражение лица. И еще хороша травка за углом дома на газончике .

1976

о д и н о к и й

п а с с а ж и р

вообще-то их было много в том вагоне. Но самый одинокий это был или я или он. Поезд стоял хмурый, так как шел снег, а ему предстояло два часа без остановок бежать, черт знает куда, за город, на окраину области, в одну из самых дальних точек столичной области, в Дубну.

Мне надо было сесть в автобус в Дубне и поэтому я, идя вдоль поезда, оглядывался, кого бы спросить, куда лучше садиться, в начало поезда, в середину или конец - чтобы успеть сеть на автобус. Я еще не знал, что в вагоне увижу этого одинокого пассажира. Я думал только об автобусе.

Наконец, пропустив несколько женщин в темноте с чемоданами и мешками, я увидел огромную фигуру в снежной мгле: на черном пальто лежал белый снег, обозначая в темноте плечи, и руки, и шапку, а в ногах у него было что-то невообразимое, как говорят писатели - вероятно два мешка. Я спросил на счет автобуса, а он как глухой Фома сказал, что поезд идет без остановок, я еще раз спросил об автобусе, он сказал, он сказал, что ему надо только до Дубны и я в третий раз спросил об автобусе, а он сказал:

-Вот здесь давай и сядем.

И мы сели в середину поезда. В вагоне он предложил плюхнуться на первые попавшиеся свободные места у дверей, но я сказал, что здесь будет холодно и пошел вперед. Вся левая часть вагона была занята, а правая представляла собой фантастическое зрелище, все кресла были повернуты спиной по ходу поезда, как будто эта часть кресел была не согласна ехать в Дубну, а хотела мчаться к Москве и даже еще дальше до бесконечности. В правой стороне виднелось 2-3 головы.

Я дошел до конца вагона, явно бестолковый человек с мешками мне был бесполезен, хотя он был и навязчив по доброте своей. Он догнал меня уже в другом конце вагона и тут уж я ему уступил, когда он меня стал говаривать садиться в самом углу.

-Тут будет тепло, двойные двери, - говорил он уже сидя.

-Да-да, наверно, - говорил я.

Я занял хорошее место у окна. А он сел напротив, спиной по ходу поезда. Мне было немножко неловко, но, во-первых, я первый нашел этот уголок, а во-вторых, он мог сесть рядом со мной, а в-третьих, когда люди сидят напротив друг друга, это уже не имеет значения, кто куда едет спиной и вообще кто куда едет. Особенно если распиваются при этом спиртные напитки. Тогда можно вообще, поддавшись чувству дружбы и товарищества, наплевать на то, что едет ли поезд или не едет и куда, и где сходить. Когда мы разлили шампанское по бумажным стаканам и разломили колбасу и понюхали булки с маком, которые заканчивали весь наш выбор, ассортимент, меню и т.д. - я как раз (пробормотав, что я не завтракал сегодня и поэтому не отказываюсь) блаженно сидел и думал, что мне уже все равно, едем мы или не едем, и ку3да приедем. Однако я только не понимал зачем человек купил не водки, а шампанское.

-Очень дорогая "газированная вода", - сказал я.

-А оно хорошее, - сказал он.

Он сразу проглотил свой стакан. А я прихлебывал маленькими глоточками и жевал колбасу с булкой долго и вкусно, как мне казалось, когда то и другое закончилось, я удивился и огорчился. Он предложил отломить еще колбасы, но без хлеба есть ее не хотелось, да и стесняясь, я ждал, когда он предложит еще раз.

В это время пришла проводница и стала ругаться, что мы заняли ее место.

-Здесь лестница стояла, - говорила она. Лестница действительно стояла, вернее лежала на сидениях и я ее положил наверх, а сверху закинул свой рюкзак.

Мы перебрались с ним на соседние места, теперь нам обоим предстояло ехать спиной по ходу. Еще кажется выпили по бумажному стаканчику.

Я пошел покурить в тамбур, а он с проводницей говорил. Не успел я закурить, как вошел самый одинокий пассажир. В вагоне было наверно много одиноких пассажиров, но он был самым одиноким. Это был старикашка, который к моей зависти прикладывался там в вагоне к водке, которую хитроумно держал в бутылке из-под кефира. И теперь вот он вышел следом за мной в тамбур и прикурил, кажется от моей спички, и без промедления зашептал скороговоркой:

-Зачем же Вы доверяете всяким подозрительным людям? Что он к Вам пристал? Вам надо куда, в какое место?

-На Черную речку, - отвечаю.

-Ну вот и приедете прекрасно на Черную речку. А зачем Вам нужно чтобы он Вас сопровождал, так Вы вообще никуда не попадете. Для чего Вам понадобилось тратиться на него, шампанское ему купили?

-Это он купил шампанское, - говорю я. -Ну все равно, Вы видно человек культурный и Вы молоды, помните - надо быть осторожным, отшейте его куда-нибудь от себя. Зачем он к Вам привязался, ни к чему все это.

Из рассказа этого человека о себе выходило, что в жизни он занимался довольно разнообразными вещами: учился в ветеринарном училище, подрался в пьяном виде и попал в спецнабор, воевал потом на финской войне и был на Халкинголе в Монголии, проработал прорабом лет двадцать в строительных организациях, а в настоящее время следопыт (как он довольно литературно о себе сказал, видимо, начитавшись Фенимора Купера) и рыболов на туристической базе.

Мы вернулись с ним в вагон. Человек, который угощал меня шампанским по-домашнему болтал с проводницей, она раскраснелась, глаза блестели и она явно помолодела лет на десять, как это со всеми нами случается, когда нам хорошо с кем-то. Я раздумывал, куда бы сесть и стоял около своего места. Старикашка тоже стоял и ждал. Я понял, что ему одиноко и он хочет со мной поговорить. Я сел к нему и сказал:

-Давайте поговорим о чем-нибудь.

И мы сидели и говорили, говорил в основном он, а я молчал. Когда он узнал, что я художник, он сказал:

-Очень хорошо! Очень хорошо! А я бывал в Переславле, о! какие там замечательные церкви! Вы там бывали? Псковское кольцо видал, замечательные памятники старины. А проводница-то уже пропустила стаканчик, это уж точно, видите, да? В Новгороде не был. Вам бы на месяц пораньше бы к нам приехать, о! какие бы замечательные бы Вы увидали виды: все в красках, все в поэзии, обычно художники облепят у нас какой-нибудь остров и воспевают природу! Вы художники должны воспевать.

-Расскажите о своей жизни, - сказал я очень вежливо и доброжелательно, так как подавлял в себе раздражение.

Он задумался и показался даже красивым в своем пальто тщательно застегнутым на все пуговицы.

-Детство в деревне, под Калининым - ягоды, рыбалка, ах какие места! Яблоками торговал, из-за них меня родители в школу не допускали, пропускал. На эти яблоки все закупали: и овес, и рожь, и чего хотите, картошка, правда, у нас своя была всегда.

Я с интересом на него смотрел - крестьянский сын был, а стал почти интеллигентным человеком на половину - тяжело ему, наверно, быть наполовину другим.

-Ненавижу, когда позируют, рисуются - делают вид, что спят, - кивал он на вагон, вставая, чтобы курить, - вон посмотрите, у Вас глаз наметанный, Вы сразу заметите, вот смотрите, мне кажется, прикидываются...

Он вышел в тамбур, а я пересел на его место. Напротив нас сидела, я это раньше заметил хорошенькая девушка, но теперь она лежала в кресле и спала, вероятно, я не заметил, чтобы она моргала, вид у нее был действительно соблазнительный, впрочем я это и раньше видел. В раздражении его, доходящим до ненависти, я не понимал, что еще присутствует - ну, конечно, жизнь ушла, ну конечно молодеют вокруг разные женщины, а он помнит, вероятно, как раньше и на него хотя бы смотрели, но больше всего меня огорчало ощущение, что одинок он тем, что не прост и виноваты в этом книжки разные и в основном плохие. Когда он вошел в вагон, я тоже как раз встал покурить, не оборачиваясь я пошел курить в другой конец вагона, он вероятно обиделся, но он раздражал меня, мне было жаль его и грустно за него, но общение с ним было тягостным. Я с удовольствием увидел того первого мужчину, когда он вошел покурить, но не показал виду, я понимал, что он обиделся на меня за "измену". Он видел, что тот более книжный чем он (тот старикашка) и злился на него. Но только я видел, как он одинок. Он поверьте ужасно одинок на свете .

1983

к а к т р у д н о

р а б о т а т ь

б е з с е к р е т а р я

вы наверно заметили, как трудно ходить ногами по земле после того, как тебя подвезет несколько раз твой приятель или приятельница на своей машине? Ноги не идут. Все время хочется кричать "помогите!", а весь мир, как всегда, черство занят собой и ты при нем, но не с ним. Это преамбула. Это вступление.

Так вот я позвонил по важному делу одному человеку. Человек дал свой телефон на работу.

-Ответит мой секретарь, Вы скажите, что Вы художник, назоветесь и мы с Вами займемся этой проблемой. Ну, до завтра.

Я заметил, что когда он произнес это слово "секретарь", то голос его немного окрасился новой интонацией, как будто он о чем-то задумался, например, знаю ли я что такое секретарь, и эта его интонация как будто меня или его о чем-то предостерегала. Так оно все и произошло! Но что произошло?

Наконец успокоившись, что все хорошо, я проспал назначенное время и секретарь проворковала:

-Он ушел в сопровождении группы ...- и т.д. и т.д., - ну позвоните минут через 20,- говорила она. Я звоню через 5, или что-то в этом духе.

Короче говоря, она предложила мне сказать свой телефон. Я сказал. Спросил ее имя. Наконец она ... Ах, да, я забыл описать минуту радости - что теперь все на ее плечах, ни о чем думать не надо - она позвонит. Вот божественное положение иметь секретаря! Но все-таки через 10 минут еще позвонил, уточнил правильно ли она записала мой телефон. Я сказал. Она повторила. Ах!

И вот минут через тридцать действительно ее голосок и следом за ней его голос, он уточнял деталь или штрих, как мне показалось.

-Юра, скажите, а это речь идет о вашей официальной жене?

-Да-да, - сказал я, - конечно.

-Вы позвоните минут через 15, Вам дадут телефон, это мой заместитель, он все сделает.

У меня от радости вздохи появились, от сказочной жизни. Теперь вроде бы как у меня штат увеличивался. Звоню. Она мне проворковала новый телефон. Я быстренько вызубриваю новое имя отчество, но шпаргалку все равно держу перед собой, правда написано криво-мелко от радости и торопливости. И это новое Имя Отчество записало мой телефон. Я жду. Звонит. Это была кульминация, т.е. высшая точка моего радостного состояния... дальше начинались падения:

-... С этим институтом не получается. Может быть какую-нибудь другую организацию? ... - "такую сякую", мысленно слышится мне продолжение его голоса.

-Ну наверно, - говорю я, расстраиваясь, - сейчас я Вам перезвоню, уточню кое-что.

Наедине уже думаю: с такой горы надо только институт брать. Опять звоню.

-Дело в том, что кто-то чего-то не понял, - говорю я, - ориентация на институт происходит от того, что случай особенный на фоне... , - того-то и того-то с такими-то , - перспективами.

-Я этого ничего не знал, - говорит он, - я этого не знал, понятно, - хорошо сейчас я туда и туда еще раз позвоню, а потом к Вам.

-Нет, - говорю я, предчувствуя, что он может объявить о двух неудачах, - нет, Вы позвоните в один только сначала, чтобы мы в процессе звонков научились с ними разговаривать, с институтами. Мы с Вами обсудим и позвоним во второй.

-Хорошо, - говорит он.

Я торжествую, мои мысли устремляются по напрасной радостной дороге вдаль.

-Договоренность есть. Нужно направление. Вам нужно ехать в Управление т.к. министерство за этот случай не берется, такие вопросы как раз решает Управление.

-Понятно, - говорю я печально, т.к. мне поручают очень тяжелый участок работы. Наконец я соображаю:

-А как меня там встретят? Хорошо чтобы Вы позвонили туда.

-У меня нет телефонов, - отвечает Имя Отчество и мы оба, наверно, ощущаем печаль вынесенную в заголовок рассказа, т.е. как трудно работать без секретаря.

-Ну давайте, я сейчас начну звонить по 09 узнавать, - говорит он, невольно ставя меня в положение бестактного человека.

-Да нет, я сейчас узнаю телефон, - говорю я.

Как ни странно, мои многострадальные пальцы оказались вовсе не такими многострадальными и я сразу же после первых двух цифр услыхал голосок девушки очень маленького размера и очень удаленной, так кажется пока говоришь и как будто неудобно ее такую маленькую беспокоить всем городом о всяких вопросах и я делаю ошибку, записываю только первый телефон Управления, который вероятно стоит в коридоре на тумбочке и к которому никто не подходит. Имя Отчество мне говорит, что он не дозвонился, и что уже его время истекло, он улетает на самолете на Байкал.

-Извините, что больше ничего не успел сделать, - говорит он.

-Ах, это Вы извините, что у Вас самолет ... а тут такое дело.

Так разговаривали мы на прощание, оба прекрасно понимая и чувствуя, что: да, вот, так вот она горькая правда жизни, вот она терпкая на вкус истина - невозможно работать без секретаря. Я тут же звоню секретарю, жалуюсь ей. Она меня утешает, воркует. И тут я сделал еще одну ошибку, я сказал:

-Да я дал телефон самый первый, который мне дали, и к которому никто не подходит, и Имя Отчество не могло дозвониться, там же у них были наверно, еще телефоны.

-Вы позвоните, узнайте эти телефоны, - сказала она мне, - а потом мне скажите, - сказала она, я увидел свое скольжение куда-то вниз в ужаснейшую безысходность, в беспросветность, в беспробудность - работать тяжко и тяжело работу, которую невозможно сделать без секретаря. Даже секретарь сама ее не смогла сделать и мне поручила! Но я все вынес. Все.

... Это был первый раунд. Все откладывалось на завтра .

1984

н е н о р м а л ь н ы й

ч е л о в е к

я познакомился с ним в литобъединении. Я писал рассказы и стихи, и он писал рассказы и стихи. Я писал стихи черт знает о чем, а рассказы о своих приключениях, а он писал стихи о родине, а рассказы, кажется о наших современниках.

Внешность у него была располагающей, он был похож на ихнего Кеннеди и на нашего Кирова - внешне производил впечатление лицом солидное и держался с достоинством. Но он носил на лацкане "поплавок", как говорят вульгарные люди о значке с высшим образованием в виде удлиненного ромба. И, к сожалению, только от этого и был переисполнен или перенаполнен достоинством. Плохо если достоинство приобретено, а не находится в нем самом и неуютно такому человеку в мире. По образованию он был психолог (а может быть был психолог даже от природы) и, наверно знал что делал - встречаю-то как говорят по одежке.

Он постоянно возвращал беседу к критике общества, при этом был суров, беспощаден и даже иногда убедителен, но беспощадность и делала его неубедительным до конца.

Только сильным свойственно спокойствие и доброта. И я радовался, что он не убедителен мне нравилось в этой помпезной самоуверенности видеть изъян.

Мы расстались с ним на много лет. Я за это время влюблялся много раз в разных женщин. Одна даже родила мне ребенка (может быть от меня, а может быть от своего мужа). А он тоже имел успех у женщин и то ли у двух, то ли у трех из них остались его дети. Я устроился рисовать сказки для детских учереждений ("Детских Садиков"), а он, как оказалось, стал работать в магазине санитарным врачом. Встретила вот его моя жена, не знаю где, на улице, наверно, и рассказал он о себе:

-А я, - говорит, - размножаюсь усиленно, только вот девушки потом сильно ругаются, когда я с ними расстаюсь. А в магазине я все время как санитарный врач пропускаю к продаже гнилую колбасу - пусть едят ее эти полпотовцы, пусть едят!

Как видно он остался так же гневен и суров, как раньше. А кто "полпотовцы" мне моя жена объяснила: это мы с тобой. Но думаю: я обыкновенный человек, моя жена обыкновенный человек, и он обыкновенный человек, и девушки его - каждая, обыкновенный человек, и дети его - каждый, обыкновенный человек, и зачем же нам всем гнилую колбасу есть? Просто он немного не нормальный этот бывший психиатр, да и глуповат, логики нету: у меня один ребенок, а у него два или три, зачем же, образно говоря, кормить их гнилой колбасой и называть полпотовцеми?

Не даром я видел в нем изъян, в его самодовольной позе, в его гордых плечах и его авторитетном взгляде. Вознаградилось мое молчаливое терпение и смыты мои обиды от того, что я терялся от его твердого голоса и пышной терминологии .

1984

н а э т о й д а ч е

м у ж ч и н ы в ы п о л н я л и

р о л ь ж а н д а р м о в

хотел написать традиционную фразу. "Я приношу извинения читателю за то, что мой рассказ прервался, но дело в том, что тетрадь в которой я писал взял мой отец, когда мы с ним сегодня играли в пинг-понг".

А потом подумал: Боже мой, читателю же совершенно наплевать на мои извинения и я сам бы на его месте наплевал, потому что надоело уже - и дача, и две женщины, и два жандарма, и ребенок. Но только вокруг одни рассуждения и ничего не происходит.

Слава Богу, у меня в кармане оказалась еще тетрадь и я начал пустую страницу и начал продолжение про "жандармов". Итак один из них все-таки копал огород под целлофановым парником, а второй писал пейзаж. Наконец первый, что был в комбинезоне подошел утомленной походкой, как будто удав, который только что проглотил за углом кролика, и встал рядышком с живописцем.

-Юра, а тебе не кажется, что ты пишешь часто только потому, что считаешь себя художником, ну, а вроде бы, тогда хочешь - не хочешь, надо писать, а писать тебе не хочется особенно; и еще: почему еще надо писать, потому, что с каждым разом увеличивается твое количество написанных картин, наследие?

-Да, иногда так и бывает, - отвечал тот другой и спокойно наносил краску дальше. А первый жандарм удовлетворенно отходил. Ему нравилось, что второй жандарм не запирался и не отнекивался, а признавался.

И оба они оставались удовлетворенными, один радовался, что сказал то, что наболело и рвалось наружу, а второй радовался, что ему уже не мешают больше, что все произошло так коротко и быстро, ну и конечно приятно было и от того, что он не соврал, а мог позволить себе говорить правду, хотя бы и небольшими порциями.

В комнатах было холодно еще с зимы и туда никто не заходил. Все бродили или вокруг домика, по тропинкам, на всех грядках уже вовсю росли цветы, овощи и ягоды, которые еще даже не цвели и были похожи на обыкновенную траву. Или заходили посидеть на диване в кухне. А кухня - это был отдельный маленький домик с печкой, ее протопили и было тепло. Кстати жандарм, что писал пейзаж, сидел довольный и все время про себя рассуждал: дрова я нарубил, а теперь могу писать пейзаж, только бы поесть неплохо. Тогда он звал свою поднадзорную женщину и спрашивал:

-Лар, когда есть будем?

-Все на плите стоит, - отвечала она.

-Так я и спрашиваю, когда есть будем?

-Все стоит на плите, не знаю.

-Что значит "не знаю"? Варится или все готово?

-Стоит на плите. Все готово.

-Ну, так когда же будем есть?

-Не знаю, скоро, наверно.

После такого разговора писался или рассматривался пейзаж, тогда он вставал и отходил на несколько шагов назад, а раскладной стульчик при этом обязательно падал. Жандарм недоумевал каждый раз, почему он лежит, и замечал это только тогда, когда собирался садиться.

В тоже время, и это наконец о строгостях: кроме того, что он писал пейзаж, он поглядывал на часы, на счет обеда. И это имело очень важное для него значение - не пропустить укладывание мальчика спать после обеда, как это полагалось. Так, что когда он хотел есть, он кричал "Лар!", а когда вспоминал, что надо уложить ребенка, он смотрел на часы. Он неотвязно и неотступно хотел его уложить, чтобы урезонить его этим, посадить его на свое место, чтобы он не мозолил глаза, прохаживаясь по даче по всяким своим глупым поводам и не выкрикивал свои глупые крики или заводил то с одним, то с другими глупые разговоры.

И еще было интересно то, что оба жандарма сочувствовали своим жертвам. Тот жандарм в комбинезоне сочувствовал худенькой женщине с ребенком и осуждал их преследователя - жандарма в пальто, а жандарм в пальто всегда улыбался, когда говорил с толстушкой, которую курировал жандарм в комбинезоне.

Может быть, и поэтому тоже они любили встречаться на этой даче, чтобы разрядить напряженность своей домашней жизни, хотя ведь дача, собрав их всех на своем весеннем зеленом лоне огороженном деревянным заборчиком, на подобии некого увеличительного стекла подчеркивала и давала более явно разглядеть те трагические и суровые отношения которые сформировались между опекунами и опекаемыми, т.е. между хранителями спокойствия и их жертвами.

Наблюдая как жандарм в комбинезоне гоняется за своей жертвой, отбирая у толстушки сигареты, жандарм в коричневом пальто опускал или приподнимал кисточку от своего пейзажа и улыбался, однажды он сказал даже своему приятелю: "Ты знаешь, преследуешь ее как рабовладелец-плантатор своего черного раба, вернее рабыню". Действительно толстушка была все-таки женщиной как ни как. Он настигал ее торопливым бегом и кричал грозно и страшно, сводя брови в страшные складки, напоминающие паука птицееда, сам я лично такого паука не видел, но просто написал для устрашения читателя.

А жандарм в комбинезоне все время шутил и играл с мальчиком, высказывая таким образом ему свое сочувствие и смягчая строгость надзора жандарма в пальто. Он вдруг хватал улыбаясь мальчика, поднимал его и он повизгивал от радости и копошился в воздухе ручками и ножками, как маленькое насекомое. Это была блаженная минута и для него и для его матери. Но жандарм в темном коричневом пальто еще больше насупливался, т.к. ревновал - то есть меры надзора и преследования внутри его не противоречили, а как жених с невестой шли рука об руку с желанием быть любимым.

Все хотели быть любимыми на этой даче, но действия каждого были разные. Мальчик хотел делать так как ему хочется, то кричать, то бегать, то прыгать и быть любимым, может быть, как раз именно за свои прыжки и крики и беготню или свои глупые детские разговоры. И его мать, худенькая женщина, которая лежала на диване на кухне и смотрела телевизор, хотела быть любимой и, может быть, и за это в том числе умение понежиться и посибаритствовать, это же в какой-то мере разгул души и ее порыв, и она ощущала сама себя в этом лежании и бесконечно-беспечном смотрении телевизора чем-то допустимым, вполне самодостаточным, наконец-то! дома-то его не было, жандарм в темном пальто, что сидел возле маленького кухонного домика и писал калитку с рукомойником, не хотел телевизора, и объяснял его злом, пожирающем человеческую жизнедеятельность и просто жизнь в целом. И толстушка хотела быть счастливой в своих беспечных жестах рук, зажигая сигарету. И наконец жандарм в комбинезоне, который уже вскопал наконец землю лопатой под целлофановым домиком, хотел быть счастливым в том, чтобы быть убедительным, быть понятым в своих рекомендациях настойчивых и принципиальных есть овощи, бегать утром и вечером, не пить и не курить.

И тем ни менее все были печальны и раздражены оттого, что их существование не принимается, а бесконечно корректируется и контролируется.

-Оля! Брось сигарету, я тебе говорю! - рявкал жандарм на толстушку.

-Ах, оставь меня, перестань мною командовать, хватит, - отвечала она, затягиваясь, - надоело.

Жандарм замолкал, уходя в себя. И от этого становилось очень тихо и в этой тишине казалось, он невидимый уходил по невидимой дороге, садился на невидимый поезд и уезжал неведомо куда, от этого было тревожно.

Улучив минуту жандарм, занятый пейзажем, наедине говорил улыбаясь, опустив кисточку с краской и чуть ни касаясь ею своего пальто, но все-таки не касаясь, он давно уже рисовал красками и руки были ученые:

-Мужчины на этой даче выполняют роль жандармов.

-Что? - оторопев спрашивал жандарм в комбинезоне.

-Мужчины на этой даче выполняют роль жандармов, репрессируют, преследуют, следят... - повторил жандарм в коричневом пальто на плечах.

-А... да, ха - ха - ха! - громоподобно расхохотался жандарм в мешковатом синем джинсовом комбинезоне, - и ты меня воспринимаешь, как я тебя?

-Ну да, когда вижу, как ты не даешь курить Оле.

Они оба счастливо улыбнулись. Какая счастливая поистине минута. Значит, все-таки иногда улыбались и жандармы! И они теперь так милы и еще больше вызывают у меня сочувствия.

Что мешает их счастью? Трудно сказать. Может быть женщины, вступающие второй раз в брак и имея детей, стараются все приспособить к себе и к своим детям и сами не принимают мужчин где-то в глубине самих себя? Может быть и сами мужчины что-то похожим образом делают не так?

... Посмотрите ... кажется, они счастливы когда обедают. Ну да, это настолько уже непосредственное занятие, что не требует особых взвешиваний, так ли все или не так. И кажется во сне ... хотя брови-то привычно чуть напряжены .

13мая83

к л у м б ы

п е р е д д о м о м

перед домом были клумбы, клумбы вечно-зеленых кустов. Они шуршали по моему кожаному пальто каждый раз, когда я приходил. Они были очень узко посажены и из-за этого дом казался необитаемым, как будто бы здесь никто не жил.

Представьте от калитки к дому идет тропинка цементная, а кусты с мелкими твердыми листиками размером с женские ноготочки и вот кусты с твердыми зелеными листочками образуют две округлые извилины двумя полукругами и они ведут тремя путями к дому: прямо - в каких-то торжественных случаях, которые трудно себе почему-то представить, и к левому и правому углу дома. Все обычно ходили левой стороной, и я, и хозяин дома, и его кошки, а правой стороной он тоже ходил, я видел это, но это было только потому, что он решил обойти весь дом, он любил его наверно обходить и в последнее время, видимо прощаясь со своим прошлым - у него умерла жена.

И он давно, уже полтора года, обходил и все комнаты и все веранды (а веранда была только одна к счастью), и свой сарай, где у него была мастерская и нигде ее конечно не встречал и удивлялся не этому - это было понятно, а удивлялся тому, что он ожидал ее увидеть: в нем самом внутри все время раздавались то шуршанье ее платья по стене или занавескам в комнате, то скрип половиц, то шлепанье ее тапок в тех местах комнаты, где не было половиков. Или же прежде чем завернуть за угол дома он представлял ее, видневшуюся какую-нибудь сквозь стекла веранды. Или, открыв дверь в какую-нибудь комнату, он представлял, что увидит ее спину в ее платье, как будто она стоит и тряпкой вытирает пыль со спинок кровати. Но ее нигде не было и он удивлялся, затянувшейся уже на полтора года игре с самим собой и своим домом.

И еще почему с левой стороны все любили обходить дом - и он, и кошка, и я: слева, пройдя вдоль стены, выходишь под нависшую крышу из лоз виноградных, так же как, например, в сказках дом из шоколада или молочные реки, или кисельные берега - это вещи вызывающие у нас невольно приятное чувство. Поэтому и я, и он, и его кошка, вообще все - ходили слева. Но только я видел зимний сад, а кошка и он, и все всегда мысленно к этому зрелищу добавляли и его летний вид.

Он, наверно, прожил в этом доме не меньше пяти лет - я забыл его спросить. Хотя у меня очень мало было времени для вопросов. Он все время говорил и паузы были маленькие и я только иногда задавал вопросы, да и то уточняющие какую-нибудь мелочь ерунду - чтобы он ощутил контакт со мной, в основном. Он был в таком возрасте, когда хотят рассказать кому-нибудь что-то (это весьма грустная мысль конечно в этом рассказе). Он уже понимал в глубине, что скоро он перестанет делать все то, чем он жил последние годы и сам уже забудет и уже забывает множество хитростей и тонкостей в разных делах, которые открывал или после множества неудач или собирая, видимо, разные секреты у разных людей.

А делал он знаете что? Сейчас я вам расскажу. Он был любопытный человек. Во многих разных домах я всю жизнь встречал статуэтки с кошками и лошадками, орлами и медведями, которые блестят, молчаливо смотрят и имеют сбоку, или сверху щель, чтобы туда бросать монетки - вот он делал такие копилки для людей. Познакомиться с таким человеком, это все равно, что увидеть киноартиста на его даче или писателя у себя, или заглянуть за обратную сторону зеркала в детстве, т.е. увидеть нечто скрытое обычно от наших глаз.

Я постучал в его ворота, пораженный нереальностью и безжизненностью дворика с вечнозелеными кустиками, так как при полной иллюзии и полном впечатлении, что в доме никто не живет и не может жить, но однако окна не забиты и на окнах занавески, и там кто-то все-таки есть и кто же они? Кто же они, там живущие в нереальности, было интересно.

Я постучал и никто не ответил, и ничего не шелохнулось, и стук мой (я стучал своими ключами от квартиры по железному заборчику)... и стук мой давно спрятался в закоулках зимнего сада, а я давно ушел к другим домам этой улицы, как он появился на углу улицы и крикнул меня:

-Вы мне стучали?

Я увидел его и подошел к нему поближе и уже поближе спросил, нет ли у него свободной комнаты, но спрашивал просто так конечно, мне было важно просто убедиться в том, что в доме живут все-таки и удовлетворить любопытство, кто же там живет, что за человек? И он тоже оказывается вышел, чтобы просто познакомиться со мной, первым встречным из-за любопытства:

кто я и зачем?

И когда мы поняли, что приятны друг другу, мы не захотели расставаться, и он пригласил меня в дом и я с любопытством пошел.

Я с удовольствием шел следом за ним и вечнозеленые кустики (чуть ниже пояса, но выше колен)прошуршали за нами и я оказался у него во дворе, который уже описал - это был вид зимнего дворика с виноградными лозами, которые деревянной паутиной оплели двор и навесили над ним крышу.

Он провел меня сразу к себе в мастерскую и там мы курили и пили домашнее вино, и породнились душами, не осознавая этого, ни в словах, ни в признаниях, а внутренне, глубоко внутри: у него умерла жена, а я оставил свою жену, почти что одно и тоже. Только хоронят мертвого человека, а когда оставляют, то как будто замуровывают заживо. Мне было очень хорошо там в мастерской этого игрушечника после стакана вина.

Он говорил и ему становилось легче, так как в нем накопилось и мне хорошо потому, что я понимал его: понимал и его потерю и что ему нужно поговорить, и что я его утешу, да еще так просто и легко, тем что выслушаю, что он расскажет.

Совершенно неожиданно в мастерской появилась старушка, его матушка. Она показалась такой старой, что я даже и не пытался разглядеть черты ее лица. Она уселась на стул в другой комнате, а мы разговаривали. Потом она прислонилась к косяку двери, слушая его рассказ, о том, как умерла его жена, с которой он прожил двадцать пять лет. И я заметил на ее лице следы грусти. А когда она поняла, что я это заметил, ее лицо чуть сузилось у подбородка и глаза ушли в себя, я увидел, что она расстраивается и сейчас заплачет, как моя мама и как к своей маме я подошел к ней смело и ласково, погладил ее и сказал так, как бы сказал своей матушке "не расстраивайтесь, чего расстраиваться?".

-Жалко мне ее, - сказала она, - она была очень хорошая.

Как ни странно, я поверил, что та женщина была очень хорошая им всем, для них для всех, что это не только минута огорчения за сына, за его печали.

Я подумал, что голос у нее был ласковый и тихий, и что она была добренькая и умненькая, всех учила правильно и по-доброму жить. А то бы без нее этот игрушечник совсем бы одичал среди своих кошек и медведей, наверно - подумал я тогда - и на него просто нельзя было смотреть как на ... или просто пустое место или как на ужасно неприятное зрелище для взгляда, или как смотреть на солнце, так как ничего не видно в конце концов, если пристально вглядываться, так и с хитрыми и ловкими людьми, хитрость их делает невидимыми и даже почти несуществующими, не только для нас простых людей, но и себя-то они, наверно, едва ощущают или даже точно не ощущают как реальность - так нечто эфемерное: только лишь и видны и нам и им самим столкновения от неких явлений, которые им удается от столкновений неких явлений, которые им удается сталкивать благодаря своей хитрости.

Старушка, видимо, успокоилась, что сын ее не делает особых глупостей при всем при том, что он, наверно, уже пил с утра свое домашнее вино, но он не был пьян действительно, а просто он был бесконечно добр, как добры люди а несчастье, потому что доброта зовет к себе доброту, и от всех окружающих находя себе, таким образом, утешение и тепло.

Так грустно было уходить от него по той узкой тропиночке между вечнозеленых кустов, которые насадила оказывается его жена и он даже сказал как они называются, но я то ли забыл, то ли мне это название не вспоминается, как сколько-то видимо непривычное или неприятное для вкуса людей из средне российских мест.

Одиноко выглядела его фигура среди кустов перед домом .

3мар80

М . в П а р и ж е

а теперь напиши рассказ

про меня в Париже...

(из разговора)

не потому что я влюблен, а по дружбе и из-за скуки я вгляделся в проходившую женщину и чуть ни свалился с перил - по улице шла Мальцева и рядом с ней еще человек пять или шесть. Вот так встреча в чужом городе! как тесен мир! За тысячи километров от России среди людей сплошь говорящих на непонятном языке, где почему-то то и дело говорят "бьен" и "о, ви!" и улыбаются по не понятным причинам - вдруг идет Мальцева как всегда неизвестно куда. То, что спутники ее будут пить вино и танцевать, я не сомневался, но что будет делать она среди них, как всегда было не понятно, хотя она всегда с ними и танцует и пьет вино, но все это делается с отсутствующим видом.

Но впрочем я давно знал, что она получеловек, а полудевушка-дух. Дух, который существует в ожидании событий, а едва события начинаются, то она исчезает куда-то оставляя собеседникам свое тело со странно улыбающимся ртом, глазами смотрящими одним глазом на собеседника, а другим в себя.

Когда они скрылись за углом, я опять присел за толик и принялся за остывший бифштекс с селенью.

Этот рассказ никогда бы не был написан, если бы не случилось некого совпадения в тот день, а именно меня пригласили в гости в тот дом, где я застал Мальцеву со своими знакомыми. Все было так как всегда: она сидела в кресле, а компания шумела, кто-то чего-то громко говорил и гудели трубы под щелканье чарльстона: тру-ту-ту-чит-чист-чиш-чиш-тру-ту!

Не потому что я влюблен, а по дружбе и из-за скуки я подошел поближе и присел несколько сзади ее.

-О чем ты сейчас думаешь? - спросил я мысленно ее и услышал в ответ:

-Думать бесполезно, потому что все равно ничего не придумаешь. Поэтому я ничего не думаю, а просто хочу.

-Чего же ты хочешь? - спрашиваю мысленно и она объясняет:

-Хочется разного: что бы было всем весело и хорошо, - говорит ее тело, а дальше слышен шепот, шепот, я подхожу ближе и чуть наклоняюсь ... и, ну конечно, шепчет не она сама, а кто-то вместо нее, пока она спит с открытыми глазами, т.е. ее дух.

Не потому что я влюблен, а по дружбе и из-за скуки я запоминаю этот шепот:

-Я устала, ох уста-а-ла смотреть на свои пальцы, потому что они напоминают мне о дожде, который ...сбегает ... знаешь? ... как школьники с уроков ... по водосточным трубам.

Она повернулась ко мне и спрашивает меня:

-Юра, как ты здесь очутился? Вот так встреча!

-Меня случайно пригласили в этот дом.

-Правда, как это удивительно, но кто же?

-Мои знакомые, вот у окна, видишь, стоит человек?

-Нет, не вижу, - отвечает она, - ах, да, вижу теперь.

Не потому, что влюблен, а по дружбе и из-за скуки я записываю и то, что сказало ее тело со странно улыбающимся ртом:

-Так хочется, что бы всем было сейчас хорошо. Да?

-Да, - говорю я .

1983

к о ш к а, в о р о н а

и л и с т о к

о с е н н и й с д е р е в а

в одном месте жила ворона и была она очень хорошего нрава, то есть я хотел сказать "характера". Когда на нее посмотришь, она всегда нетерпеливо, но уверенно что-то делала.

И вот как-то ей попалась на пустыре между домов кошка, и они разговорились.

-Хорошее место, - сказала ворона.

Но кошка промолчала.

-Скорро и лету конец, вернее даже осени.

-Да, сегодня 27 сентября, - поддержала наконец беседу кошка.

-И Вы тут часто гуляете? - спросила ворона.

-Я здесь не гуляю, а греюсь на солнышке, - уточнила кошка.

-Да, это хорошее дело, погреться.

-А Вы-то, я смотрю, все время заняты и совсем не отдыхаете, спросила кошка.

-Это для меня, как отдых - прогуливаюсь и иногда чего-нибудь нахожу и полакомлюсь.

Ворона оглянулась, нет ли чего-нибудь съесть. но ничего не увидала.

-Я очень рада, что с Вами разговорилась, - сказала ворона, от этого мне так хорошо на душе и кажется что и воздух какой-то здесь особенно хороший и вся местность очень красивая.

-Да, здесь тихо, - отвечала кошка.

-А Вы здесь часто бываете?

-Я живу в доме напротив, - отвечала кошка.

-О, как это удобно, Вам очень близко добираться сюда.

-А Вы издалека прилетели?

-Я живу далеко, на станции в деревянном вагоне.

-Ах, как это заманчиво... и экстравагантно.

-Но иногда я, если задержусь, могу заночевать на каком-нибудь дереве.

-Да что Вы говорите, как романтично опять-таки.

-Нет-нет, Вы преувеличиваете - ночевать на дереве, это довольно обыкновенное дело.

-Но Вы меня поражаете все время, и ветер, и дождь - и куда Вы кладете голову - на ветку или под крыло?

-Не обязательно, я даже просто могу держать голову прямо и спать.

-Д?! Я обязательно свернусь клубочком и нос мне надо сунуть во что-нибудь мягкое.

-А у Вас действительно очень пушистая шубка.

Ну что же, я, пожалуй, пойду по своим делам, - сказала ворона.

-Но подождите, - сказала кошка, может быть, Вас угостить чем-нибудь? Может быть, зайдете ко мне в гости?

-Ах в гости!? О! Я очень люблю ходить в гости, - отвечала ворона, пожалуй, я пойду.

И они отправились вместе. Зашли в подъезд. И пошли по лестнице.

А на каком этаже Вы живете? - спросила ворона.

-На двенадцатом.

-Как замечательно. Но только, знаете, зачем же нам считать ступеньки? надо бы просто полететь. А?

-Ах, простите, - сказала кошка, - что я вмешиваюсь не в свое дело, но можете не считать их, их ровно четыреста шестьдесят восемь.

-Ничего себе! - удивилась ворона, - а не будете возражать, если я буду лететь?

-Да, пожалуйста, только не очень хлопайте крыльями, а-то это будет беспокоить соседей.

Кошка перебирала лапами и ворона делала три взмаха крыльями и приземлялась на каждом повороте, поджидая кошку. Но и за эти три взмаха шерсть кошачья успевала вздыбиться и не скоро успокаивалась.

-Ну вот смотрите какой здесь вид ,- сказала кошка на крыше дома, - а может быть, Вас угостить чем-нибудь?

-О да, конечно не откажусь, - говорила ворона, в упоении расхаживая по крыше и осматривая дали.

 Яства были принесены и съедены. Что именно я не разглядел. Я подглядывал, честно говоря, из-за трубы, превратившись в сухой лист, случайно вроде бы прилепившийся во время ветреной и дождливой ночи.

-Как Вам понравилось угощение? - спросила кошка. -О! Я люблю всякие копченые вещи, - отвечала ворона, разжевывая очередной кусочек.

-Тогда приходите почаще.

-Разумеется-разумеется, долго я рассуждать не люблю, собираюсь обычно мгновенно ... буду Вас навещать с большим удовольствием и даже мне пришла счастливая мысль, я научу Вас летать, это очень просто. А Вы меня научите мягко ходить. Да? Вы не против?

-О, пожалуйста, я всегда буду очень рада, но только у меня нет крыльев.

-Да-да, это неважно, существует два способа летать: отталкивание от воздуха...

-Крыльями?

-Крыльями, и это Вам не подходит.

-А второй?

-А другой - вместе с воздухом, но только нужен ветер.

-Хм, ветер как раз раздобыть очень просто, - воодушевлено сказала кошка.

-А как же? - удивилась ворона.

-А вот смотрите.

 Кошка подошла к трубе и стала скрести когтями по жести около трубы и на самом деле потянулось какое-то гуденье из трубы, и стало прохладно.

-Как это Вы достигаете таких чудес? - воскликнула ворона и подошла поближе. Кошка, не переставая шаркать лапой, объясняла:

-Видите как много облаков и как они зашевелились?

-Ну-да, действительно настоящий ветер.

-И так вот, им не очень нравится этот звук.

 Звук действительно был грустноватым: зарк, зарк, зарк, зарк, зарк, зарк, зарк! Вот такой вроде бы.

-А по-моему очень даже музыкально, - заметила, скосив голову ворона.

-...Но им он не нравится. Они начинают перемещаться подальше, начинается ветер, от того, что внезапно солнце нагревает воздух и теплый воздух легче холодного, устремляется внезапно вверх и еще больше подгоняет облака.

-Ах, как необыкновенно, о, мир фантастически полон тайн и чудес, и вроде бы так просто. Какая Вы необычайная умница!

-Нет-нет, это я не сама открыла, в отдельности я все это замечала, но воедино все связать бы никогда не смогла - я просто люблю погреться на солнышке под балконом профессора физических наук, когда он занимается уроками со своим сыном или со своими студентами.

-Ах, не продолжайте, не продолжайте - я умираю уже от зависти, а нельзя ли и мне хоть разочек, хоть когда-нибудь приобщиться к этому заманчивому ... заманчивому э ..

-Уроку?

-Нет, не "уроку", это слово я не люблю, оно скучноватое ... заманчивому э...

-Ну-ну?

-... Вашему время препровождению! Приобщиться?

-А! Пожалуйста, хоть сейчас.

-Ох, не убивайте меня, - замирая от восторга сказала ворона и она чуть не каркнула торжественно ликуя.

 И она оба направились к противоположной части крыши. Я тоже спланировал, как меня учили сифанофоры, к ближайшей трубе.

-Холодная масса воздуха опускается вниз, а теплая вверх, - слышался чей-то голос.

-Ах! Ах!, - шептала ворона захлебываясь, - какой чудесный балкон... И здесь так каждый день с утра до вечера?

-Нет-нет только на этой неделе. Мальчик не хочет понимать и плохо решает какие-то задачи и поэтому профессор обычно целую неделю ему объясняет одно и тоже, а через неделю уже что-нибудь другое.

 Они полчаса сидели на крыше и перемаргивались, кошка с вороной. Мальчик был очень не внимателен, наверно, действительно так как все эти полчаса только и слышалось одно и тоже: что холодный воздух опускается, а теплый поднимается. Ворона прямо действительно умирала от восторга от восторга. Она лежала на краю желоба, свесив голову и моргая вдруг часто-часто одним глазом, который был обращен к небу и все время приговаривала, после очередного объяснения профессора:

-Волшебные слова! Волшебные слова! Холодный вниз, а теплый наверх!

А повторяя слова эти или за мальчиком или за профессором она даже иногда закрывала глаз и делала глотательные движения, как будто снегом лакомилась или слюну проглатывала. В конце концов она не выдержала и сказала:

-Сейчас же начнем летать, только надо листок картона или фанеры.

 Они вдвоем направились куда-то и через десять минут появились с куском картона. Кошка вскарабкалась на него, а ворона клювом подпихивала кошку, лежащую на картоне, к краю.

 Наконец вдруг кошка восседающая, вернее прилипшая к картону, плавно скользнула с крыши набирая высоту. Ворона летела рядышком, радостно научая свою спутницу.

 Я не последовал за ними, так как проголодался и решил, что пора пообедать. Я, обгоняя их, спланировал потом резко в низ и в бок. А принимая человеческий вид, как всегда вроде бы, зашнуровывая ботинок. Когда зашнуровываешь ботинок, прохожие не замечают твоего возникновения. Им кажется, что шел, шел человек и внезапно нагнулся. На обед у меня была жаренная картошка с котлетой, и суп из пельменей, а на третье компот из черной смородины. Очень вкусно .

октябрь 83

з а п и с к и

х о л о с т я к а

опять начинают спрашивать: сколько время? И как хорошо стало жить, когда я прихожу все уверенней и уверенней, что его нету. Все люди стараются о нем забыть, а его просто нет. Потому оно есть и его нет - что это неверно толкуемое и понимаемое слово. Под ним надо ограничивать понимание превращений с предметами во время движения в пространстве. "Дерево растет" говорят все и они правы не в том, что ему нужно время для его роста, а в том, что оно заполняет пространство, вытягиваясь и поднимая свою вершину от корней.

*

как прекрасно и спокойно от того, что я нашел, что времени нет (как трудно мне теперь будет говорить с людьми, конечно) и потому мне так хорошо, потому, что я взглянул перед собой на мир и увидел его таким, каким он есть на самом деле.

*

я понимаю, что людям легче все представлять не так как оно есть, потому что с ними происходят изменения и превращения начиная с детства и они все рассматривают с точки зрения этих превращений, условно назвав их словами: часы, недели, года и т.д.

*

я понимаю, почему меня боятся как привидение, потому что каждый человек живет в том мире, каким он его видит и понимает. И я живу отныне в другом мире, но они не знают в каком. Внешний мир в большинстве случаев они так и называют его неточно "потусторонним", считают миром умерших и "ушедших". Итак они думают и видят это так, а я вижу, что они для меня в другом мире и в моем не существуют, пока что. Пока не увидят того, что вижу я, т.е. отсутствие понятия "время".

*

всякая новая мысль перестраивает для своего существования предыдущую конструкцию совокупностей представлений т.е. сознание и таким образом всего человека, и даже могут делать его невидимым для других.

*

существует только то, что мы любим, остальное не реально и находится в другом мире, вернее находилось (для нас) или будет находиться - если мы с ним никогда не сталкивались раньше, а все что было раньше, уже никогда не может существовать, иначе бы пространство не было бы объемным, а было бы плоским.

*

многие подозревают о законах моего мира и поэтому с ними условно можно общаться.

*

те женщины, с которыми много лет развивались дружеские отношения, а некие любовные проигрывались только в голове - те женщины не могут быть любимыми, наверно, т.к. мысль о дружбе уже закрепилась как и закрепилось торможение любовных моментов где-то очень глубоко, наверно "в подкорке" как говорят медики, впрочем наблюдение не совсем точное т.к. у некоторых были дети, а у других мужья - может быть, мне не хотелось больше брать греха на душу после Л.

*

я все думал и думал ни с того ни с сего, как же родилось это понятие и наконец догадался: измеряя сколько раз одно событие умещается в другом, когда оба находятся в движении, они сказали, что за тот период когда солнце появится на горизонте, столько-то раз я сделаю такую-то работу или пройду расстояние, но если бы они это отношение не назвали бы абстрактным словом "время" ничего бы не изменилось. Впрочем наверно многие народы были более объективными и осторожными и остановились на сравнении движений.

*

на мне написано какими-то приметами, что я одинок - то ли мрачен, то ли сосредоточен, то ли ищу взглядов, то ли избегаю, а может, быть и ищу и избегаю.

*

разглядывая друг друга, люди не только мгновенно прочитывают судьбы друг друга, но и вмешиваются в них, если у них есть возможность (если о н а свободна или свободен другой). Я вдруг почувствовал ужасную боль ниже живота и скованность на лице и в жестах, про что говорят "он смущен" ... другая причина может быть мои философские рассуждения о любви - некий биологический процесс, родивший знакомые мне ранее ощущения и вызвал аналогические болезненные ощущения.

*

а может быть это запретная зона охраняемая инстинктами, чтобы никто ничего там не разглядывал?

*

а как же мне быть с часами Эйнштейна, которые будут показывать разные цифры в зависимости от скорости одного из объектов? Особенно с теми циферблатами механизмов, если один из них летел со скоростью околосветовой и, совершив космическую одиссею, предстает перед дряхлыми старичками исследователями, почему эти превращения в смысле одряхления ускоряются относительно космического Одиссея?

*

так ли? не так ли? на деле еще не ведомо никому. Или это закоулки математики? или заплаты на теории относительности? не ведомо?

*

в конце концов, космические скорости могут космически скапливать и скапливать доли торможения каких-то процессов.

*

не оставляет мое сознание мысль о пульсировании и может быть даже в с е г о на свете - контакт биологической любой системы был бы энергетически не экономным постоянно что-то видеть и ощущать, а неживая материя тоже может быть пульсированно и скачкообразно переходит в разные состояния, и, возможно, даже мысль, она как бы парит над фактами или как Эйнштейн говорит, из опыта нет логического пути к теории, вот и Эйнштейн пульсированно общается с наблюдениями.

*

...или как я, например, вдруг вспоминаю: что кто-то меня хотел с ними познакомить.

*

очень любопытно, что дерево, сгорающее в костре, если разглядывать его обуглившуюся и пылающую жаром древесину, разделенную на примерно равные участки и что кажется клетчатым пледом и короче говоря: глядя на эти прямоугольники толщиной в полтора пальца и длинной в три и все это разлиновало древесину, испещрив ее полосками и все это вызывает во мне предположение - что искать надо механизм старения у одноклеточного растения, найдя может быть эту секторальность т.к. может быть и отдельный сектор содержит в себе механизм, который и желательно найти. Кстати это напоминает гигантскую клетку, а клетка это, как известно, миниатюра и нуждается в рассмотрении в микроскоп.

Это напоминает как, имея единицы, неплохо крупные суммы считать десятками и, может быть, эта склонность у нас идет от природы, которая так похоже присутствует в обуглившем дереве, только клетка здесь не в десять раз увеличена, а в миллион, но какая разница, чем измерять, десятками или миллионами? Очень наглядно именно десятки этих клеток бросаются в глаза, которые я измерял мысленно пальцами, и в зрительном процессе они являлись десятками. Все это не существенно может быть, но главное, что так хочется экспериментировать, например, обуглить часть живого дерева и увидеть в нем присутствие этих прямоугольников и сделать срез, равный одному-двум прямоугольникам, и исследовать их.

*

каждый вопрос содержит в себе косвенное доказательство, стоит ли ломать голову над тем, чтобы доказывать это же но другими словами?

*

те женщины с которыми много лет развивались дружеские отношения, а некие любовные проигрывались только в голове, те женщины не могут быть любимыми наверно, т.к. мысль о дружбе и торможении любовных отношений уже закрепилась где-то очень глубоко внутри, наверно в "подкорке" как говорят медики, впрочем наблюдение не совсем чистое т.к. у некоторых были дети, а у других мужья - может быть мне не хотелось больше брать греха на душу после Л....

*

"случайная встреча" потому привлекательна и кажется нам чуть ли ни единственно-возможным условием потому, что она гарантирует выбор по даже неуловимым для внешнего логического сознания, выбор древнейшими способами, не известными самим нам, что мы можем назвать интуицией или подкоркой - и в этом больше надежд на счастливый конец.

А контакты в метро, на улице, в автобусах отвергаются нами, т.к. они поистине случайны и не случайности ищет система наша внутренняя, а наоборот будующей стабильности. Круг знакомых у человека не случаен - это отбор близких систем и стало быть "случайное знакомство" у своих знакомых - это не просто хороший тон, а не известно даже сколько миллионов лет существующая тенденция .

1980

д н е в н и к

с п е р с т н е м

это был наш эксперимент. Владелец перстня, когда я сказала, что он, этот перстенек и хорош в коробке среди других, но к руке моей не подходит - в ответ сказал мне: "Нет-нет, он вполне даже, может быть, и идет, и все зависит от тех игр, которые разыгрываются в нашем воображении. То есть они могут разыгрываться в разных направлениях - или нам мыслится, что он не подходит к руке или же наоборот, а чтобы реально узнать об этом, надо провести эксперимент, хотя бы в течении недели".

Я его тут же кажется и одела. Эксперимент был приятным. Владелец мне показался вполне располагающим человеком и это вызвало невольный интерес ко всему, что у него находилось в доме, в том числе это касалось и украшений, которые он сделал сам.

Оказалось, что одна из его профессий, это профессия ювелира. Неожиданно. В основном он был, на сколько я поняла, живописец, но он еще занимался литературой, он сказал, что пишет рассказы, вероятно и стихи, во всяком случае в тетради, которую он полистал при мне, я увидела много мелкими буквами длинных строчек - это были рассказы, а еще были странички, одна или две с коротенькими строчками и это были явно стихи по внешнему виду.

Когда он провожал меня, он вышел на лестницу и, сказав "до свидания", облокотился на перила и смотрел как я спускаюсь. Мне было от этого неловко, во-первых, руки мои были заняты, одна целлофановой прозрачной сумкой, как он сказал "с таинственными вещами", а вторая, которой я скользила по перилам была с его перстнем, который был похож на коричневого паука. Но я не сразу об этом догадалась.

Я знала, что он смотрит сверху и знала, что ему видна моя рука - и так я прошла 3-4 лестничных пролета6 а потом только я услышала, как он запер дверь. Щелкнул замок и я поняла, что я наконец свободна, только перстень оставался на мне и как будто та небольшая часть пальца еще и оставалась не совсем свободной, а как будто бы не-то в гостях, не-то в плену. Все мое тело дышало и кричало: я свободна...(!) ... а маленькая часть пальца была ничья, в том числе и не моя, от части она была его т.е. владельца. Вот так и начался эксперимент.

Сейчас прогулялась между столами, прошла из комнату в комнату, думала о самых разных вещах, брала трубку телефона звонить, в одном месте было занято - у моей подруги одной, в другое место решила позвонить попозже, думаю там еще спят. А потом опять вернулась к своему дневнику и мне вспомнилось, когда я взглянула на исписанные странички дневника, что он, владелец, очень странный человек и даже почти нереальный, потом я даже позвонила к нему, он сказал "алле, я Вас не слышно" после какой-то паузы (растерянной, я бы сказала) и голос у него был какой-то замученный, но реально существующий. Я успокоилась, что есть хотя бы его голос. Но почему-то он сам мне кажется почти фантастическим человеком, в реальность которого трудно поверить потому, что все, что он ни говорит вроде бы правильно, но на столько расходится с тем, что нас окружает, со всем миром, я бы сказала, что иногда хочется заявить: не может быть такого! - на его слова и на тот смысл, который они означают (если бы я не была женщиной, я бы так и сказала, наверно), а раз все говорится не шутя, а всерьез о том, чего нет, то невольно начинаешь думать - а не является ли он сам причиной того, что все, сказанное неким человеком о том, чего нет в реальном мире косвенным и в тоже время верным доказательством, что его и самого не существует?

Все-таки не даром я преподаю высшую геодезию студентам (хотя я очень жалею, что кончила этот институт и вообще родилась женщиной) и хотя я не умею вести дневники, но попробую логически вывести свое доказательство всему вышеизложенному.

Скажем так: окно пропускает солнечный свет (а это, допустим его слова) и окно (это допустим его внешность) это же своеобразное, квадратной формы отсутствие стены дома т.е. дыра в стене застеклененная; солнце идет только через окно в комнату и другим путем его в комнате не существует, таким образом солнечные лучи (его слова) подтверждают, что если бы стена не была бы ущербной, т. е. окна (а это его внешность) - то в мире (это значит в комнате) не пришлось бы знать о существовании солнца и его никогда не было бы как слова и как предмета (и значит его внешность отсутствовала бы).

И вот получается, что с точки зрения идеальных стен и идеальной комнаты, без чужеродных элементов, нарушающих понятие "идеальная стена", "солнце" не существует - (т.е. и его, этого человека), а доказательством являются его лучи (т.е. его слова) т.к. они идут вразрез с существующим миром комнаты из цельных стен.

Я не знаю, насколько убедительно я попыталась вывести, что этот человек нереален, потому что не реально то, что он говорит, но главное в конце концов для меня не доказательство, а такое ощущение: что он, наверно не существует. А раз так, то и не для чего вести дневник. Все.

Я согласна в крайнем случае, может быть, общаться с этим человеком, которого нет, если он сам мне позвонит, а там посмотреть, что из этого выйдет. Но писать о том, чего нет, это совершенная бессмыслица .

1981

з е р к а л ь н а я

м а с т е р с к а я

я проехал на троллейбусе мимо дома, на котором было написано (чуть ли ни зеркальными буквами, но на самом деле наверно белой краской) "ЗЕРКАЛЬНАЯ МАСТЕРСКАЯ". Я ехал на Савеловский вокзал и это было сразу за Садовым Кольцом. Узкая улица, старые дома дореволюционные и на одном из них узкими буквами - "ЗЕРКАЛЬНАЯ МАСТЕРСКАЯ".

Я купил билет женщине, с которой не поехал за город и сказал ей: а свои деньги она, дескать, может там истратить на такси. Мне совестно было и стыдно, ее с ребенком и тяжелой сумкой оставлять одну, хотя я ее знал всего на всего 2-3 дня. Но совестно было, наверно, потому, что я одинок сейчас в мире, а когда одинок человек, он очень привязчив и щедр на заботы.

Я вернулся на ту улицу, где было написано про зеркальную мастерскую, потому что я видел, как туда зашла очень красивая женщина, а мне захотелось в моих мечтах думать, что она там работает приемщицей или кассиром или еще кем-то. И вот я подошел к этому дому.

А страшно стало. Хотя мне тридцать семь лет, а страшно стало, как будто я мальчик маленький, школьник влюбленный. Вдруг все увидят, что я пришел на нее посмотреть - что-нибудь такое думал я и поэтому остановился закурить и только потом и только потом, когда мне показалось, что я успокоился, я стал входить. А в дверях я понял, что поторопился, что совсем еще рано мне было входить, если уж дожидаться спокойного состояния внутри себя.

Женщины той не было нигде, но за прилавком находилась тоже очень приятная женщина и красивая и я с ней решил начать говорить о зеркалах, так как очень хорошо подготовился к разговору с той воображаемой приемщицей.

-Что у Вас можно заказать? - спросил я.

--А что бы Вы хотели? - улыбаясь спросила она.

Я вспомнил, что я сам собирался улыбаться, но у меня это не получилось, я как-то ужасно серьезно вдруг заинтересовался возможностями мастерской - помимо своей воли, видимо от страха.

-У Вас заведение называется "Зеркальная мастерская", так, да?

-Да.

-Ну и вы режете стекла наверно?

-И стекла режем, и вообще, что хотите, - сказала она.

-Что значит "что хотите"?

-А так, вообще, что хотите, - отвечала она.

-Что у вас тут и ключи можно заказать!? - рассердился я вместо того чтобы пошутить о ключах, как было задумано у меня в голове.

-Да, и ключи.

-Каким же это образом? - от неожиданности уже спокойно и миролюбиво сказал я, - у вас комплексная что ли мастерская?

-Не "комплексная", - передразнила она меня, - а просто мы выполняем еще и другие разные заказы.

-Любые?

-Да, почти что "любые", - опять передразнила она меня, но незаметно, мягко, просто по лености вставляя в свою фразу мое слово.

-Можно даже, - начал было я, и тут же понял, что мне хочется присесть. Я присел на кресло, и расстояние между нами увеличилось на два метра, а разговаривать, как ни странно, стало легче. Я даже оглянулся вокруг, помня конечно начало своей фразы, но, радуясь своему спокойствию, затягивал фразу:

- ...и коньки наточить или часы отремонтировать? - тут уж я усмехнулся, хотя и одиноко, она не поддержала меня.

-Да, конечно, - со вздохом сказала она.

Я еще раз оглянулся по сторонам, хотя в этом не было никакого смысла, на стеллажах ничего не лежало, видимо все было там за дверью, что вела внутрь мастерской.

Я стал рыться в карманах, хотя коньков там конечно не могло быть, и я это понимал и она, и я даже покраснел на пол или четверть секунды - я порылся в карманах автоматически, но когда второй раз нащупал ручку, то вспомнил, что наверно ее я и стал искать. Не такой уж я дурак, подумал я про себя самодовольно, и счастливо улыбнулся.

-Заправить ручку можно? - спросил я и протянул ее к приемщице.

-Можно, - она тоже оживилась.

-Я встал с кресла, подошел к прилавку и отдал ручку. Девушка попробовала ею писать по бумажке и она через несколько движений расписалась.

Я думал, она ее мне вернет, дескать, она у меня заправлена, но девушка сказала:

-Там есть еще остатки, - и после небольшой паузы добавила, - двенадцать копеек.

Я не стал сразу рыться в карманах, а еще понаблюдал за ней. Теперь она чего-то делала, а я стал выступать в роли зрителя. Девушка ушла за дверь. Я забыл посмотреть, когда она туда уходила, что там за дверью?

Ну да, я смотрел на ее фигуру. Потом она вернулась и села. А я опять не успел все-таки заглянуть внутрь т.к. начал разглядывать опять зачем-то стеллажи, а девушка ходила быстро.

Я посидел-посидел и от скуки стал копаться в поисках мелочи, набрал ровно 12 копеек. И опять молча мы стали смотреть друг на друга, а девушка иногда опускала голову и разглядывала ногти, видимо она сравнивала меня как зрелище и свои ногти, и решила, что ногти все-таки ее и все-таки нужнее меня, и дороже, и приятнее для разглядывания.

А чего я молчал, не известно. Только что мы так много говорили, и я спрашивал то одно, то другое, и вдруг стал сидеть и молчать. Наконец она взяла какую-то бумажку со стола и пошла к двери. За дверью у них коридор, наверно, был, так что ничего я там не увидел - стена, налево и направо можно было пройти. Куда она пошла было не ясно, т.к. она закрыла сразу дверь за собой, но я думал, что наверно, направо. Ее долго не было. Я даже подошел к прилавку, увидел следы своей ручки на листке бумаги, а девушки все не было, и я снова сел в кресло.

Наконец она пришла, в одной руке держа мою шариковую ручку и клочок бумажки, я взял, разглядел, что это была квитанция на 12 копеек, и тут же на обратной стороне стал пробовать ручку, но она не писала. Это было забавно.

Девушка исподлобья посматривала на меня с любопытством. А я продолжал делать круги ручкой, но она не писала.

-Не пишет, - говорю.

-Да, не пишет, - согласилась она.

-А как же так? - спросил я.

-Так там же нет пасты, - отвечает.

-Нет?! Но Вы же ее заправили, - напомнил я, - и взяли 12 копеек.

-Не я, а мастер.

-Ну да, мастер. Может, он не заправил?

-Нет, раз не пишет, то он ее заправлял, - убежденно сказала она.

-Но все-таки не заправил, - говорю я.

-Дайте мне на минутку, - сказала она, провела три круга на бумаге и вернула мне ручку обратно, - нет пасты. Все в порядке, поэтому она и не пишет, - объяснила она и посмотрела разочек на ногти, а потом опять на меня.

-Но если нет пасты, то ее не заправляли и поэтому она не может писать, ручка, - сказал я.

-Гражданин, - строго сказала девица, нехотя напуская на себя официальный тон, - Вы заказали заправить ручку, Вам ее заправили, поэтому там нет пасты и она не пишет. Все?

-Все, - согласился я, - но как сделать чтобы она писала? Попросить очистить мою ручку от пасты, так что ли по-вашему?!

-"По нашему" так, - опять поддразнивала она меня вполне миролюбиво и что самое главное, она сказала это все вполне серьезно.

-Ну тогда, - потухшим голосом, почти переходя на шепот, сказал я, чуть ли ни заговорщески, - давай так и сделаем - заказ очистить ее.

-Платите еще 12 копеек.

-Хорошо удивился я, что она играет в мою сумасшедшую затею

Я заплатил 12 копеек, т.е. дал 15, и получил 3 копейки сдачи одной настоящей монетой, и она опять встала, открыла дверь, вышла в коридорчик внутри мастерской, закрыла дверь, глядя куда-то вбок, а я остался один. Так она заигрывает со мной, подумал я ... - это шутка. Я стоял. Ее долго не было, вернулась она и сказала:

-С Вас еще две копейки.

Я быстро протянул три копейки, что были еще у меня в руке, она не торопясь положила передо мной маленькую копейку сдачи.

-Теперь пишет? - спросил я не уверенно.

-Пишет, что же ей не писать? Вы же попросили вычистить ее от пасты. Попробуйте, вот Вам бумага.

Она встала и взяла у меня из рук ручку шариковую и провела 3-4 круга вполне настоящих и очень насыщенных пастой и протянула ее мне обратно.

-Вы, наверно, в первый раз в нашей мастерской, - глядя мне с участием в лицо, сказала она.

-Да, в первый раз.

-А все забывают, что у нас необычное заведение, - сказала она, - запишите наш телефон и приходите почаще.

Она протянула мне телефон, записанный на бумажке и я, мельком взглянув, положил его в карман. Обычный телефон для центра города, по первым цифрам.

-Не расстраивайтесь, - сказала она, - не легко понять с первого раза как к нам приспособиться, зато Вы у нас можете заказать почти все.

-Но это будет такая же волынка, как с ручкой, - пошутил я.

-Ну в этом Вы сами виноваты, - сказала она мягко и лениво, - Вы сами сначала попросили заправить ручку, а потом очистить ее, поэтому было все так долго.

-И зеркало у Вас можно заказать? - спросил я вдруг.

-И зеркало у нас можно заказать, - как эхо, скучая, повторила она.

-Но в него нельзя будет смотреться? - сказал я настойчиво.

-Опять Вы за свое. Ну почему же, все будет зависеть от Вас, - ответила она, чуть обижаясь.

-То есть не от вас, не от вашей мастерской, а от меня?

-Да, от Вас конечно.

-Но это же ни на что не похоже, такой же нет больше мастерской! Во всем городе...

-А кто Вам сказал, что есть такая мастерская? ...

-Но это же обыкновенная зеркальная мастерская, так ведь?

-Нет, не "обыкновенная", а просто зеркальная мастерская.

Я больше не мог продолжать с ней разговора, я сказал "до свидания" и ушел.

Я вышел на улицу. Прошел пешком почти что до дома. За четыре квартала я вспомнил о красивой женщине, которая входила в мастерскую и мне захотелось позвонить скорее туда. Я сел в троллейбус. Развернул бумажку с телефоном, и больше не кладя ее в карман, дошел до дому, поднялся на третий этаж, открыл двери, сел к телефону... но с тех пор ни дозвониться, ни найти ту мастерскую

никак не соберусь почему-то. Что-то мешает. А телефон тот прост как слеза 207-39-01 ...

1981

г о л о в а

в тамбуре стоял мужчина в коротеньких широких брюках и с сандалями на голых ногах. Наверно дачник сандала очень рваненькие, нитки болтались как маленькие червячки. Потом женщина в широкой юбке, ее ширина как-то напоминала и о необъятном просторе неба полей и пустых слов, сказанных везде достаточно и наконец за ней виднелись кеды... в чулках - капрон в кеды втекал как водопад в замедленных показах кинорежиссеров, сверху брючки вельветовые с коротеньким пушком, как весной или осенью, когда трава так незначительна для глаз.

Но вот одна остановка сменилась еще двумя и еще двумя, вошли еще разные люди и наконец я увидел голову почти в том самом месте, где она могла возвышаться над кедами и она возвышалась как аэростат с глазами и коротенькими, непослушными волосами, они не слушались около ее лица, а в глазах ...- трамваи и улицы, по которым я никогда не ходил в городе - маленькие улочки в районах, где я не бывал, дверь в квартиру: там коврик на полу, там стул, с которого вытирают пыль каждый день, и тумбочка, и комната (комната наконец!)... в комнате балкон, а на шкафу фотографии, на них персонажи из чьей-то не состоявшейся жизни - если жизнь, это роман, где герои исчезают только в конце, а не сначала.

Глаза не закрывались и это было хуже всего. Смотрела ... смотрела... и потом отвернулась .

1972

у в я д ш и е

ц в е т ы

они не сразу были увядшими. Но тогда я равнодушно скользнул по ним взглядом, слишком надоедной была их свежесть и бодрость, и красота. Их принесли, кстати влюбленные, мне-то все равно. Хотя и немного досадно, что в состоянии влюбленности не нахожусь я сама.

Я мельком бросила на себя взгляд в зеркало, совсем по другому поводу, но мельком видела те места на своем лице, по которым мог бы, кто-нибудь влюбленный в меня мечтать об объятиях, взглядах, шепоте, поцелуях и близости, и прочей ерунде.

А эти влюбленные во мне вызывают жалость и потому соучастие: подруга моя только что убежала от мужа - неприкаянная душа, вечно мятущаяся девочка, как щепка в весеннем потоке, на углу мостовой ... И он тоже неудачник, бедняжка, приходит к себе домой по ночам, не разговаривая со своей женой ни о чем, и там же еще ребенок... Их влюбленность не имеет никакой определенности и может прерваться на любом полуслове. Поэтому они что-то бормочут друг дружке, и шепчутся, глупости говорят за чаем, иногда раздражая меня невыносимо; но жаль их, но их жаль самым обыкновенным образом, тем более зима за окнами, и дует в окна, и чайник на полу остывает за три минуты, и они его все ставят и ставят, или просят меня.

Но вот увяли цветы. И я понимаю, глядя на них, как все в мире мгновенно и просто. Я смотрю на цветы и вспоминаю множество разных букетов по разным поводам. Настоящие цветы ... все-таки - дети, хотя и то справедливо, что на могиле своих родителей .

1972

д о м с т о я щ и й т а м

дом стоящий там на пригорке - одноэтажный и деревянный. Деревня далеко позади. Дом стоящий там смотрится красиво и запоминается навсегда. Еще там около дома качели и кругом на 100 километров ... ни души. Эта деревня, как озеро в лесу. Там девочка стояла около качелей. Она живет в этом доме и каждый день, позавтракав или пообедав, идет покачаться. Она качается и думает: если сильно бы раскачаться... можно и через речку перепрыгнуть

Я знаю, 10 метров травы до речки и сама речка 10 метров. На другом берегу пробегает собака, я с ней играл. Она выманила у меня колбасу кусочек за кусочком, поиграла в дружбу и товарищество, потом переплыла речку и убежала по делам.

Дом, стоящий там, стоит давно - лет сорок. Старые хозяева умерли. Остались дети, но не все. Они образовали три семьи. Три семьи живут в семи комнатах. Один вход, налево -дверь к одним, направо - к другим, и лестница просто вверх, к третьей семье: второго этажа нет, но есть комнаты под крышей, две комнаты.

Странно, но двери не скрипят в этом доме. Они тяжелые, толстые, покрашенные коричневой краской, но не скрипят. Когда видишь старые комоды и фотографии на стенах 30-ти летней давности, удивляешься, что запах есть старого дома, а двери не скрипят. Да!... и репродуктор старый, как большая черная шляпа - не разговаривает, т.е. все старое (и как это люди живут среди старого, это же все равно, что жить на кладбище?) - но двери не скрипят и это очень просто. Это же легче чем косить траву или нарубить дров. Приподнял дверь и капнул из масленки 20 капель, вот дверь и не скрипит. Я это сам умею. Легко, и это мне понятно. Хотя и знаю, что для любого другого это удивительно (как это в старом доме двери тихо открываются? невероятно?) - я понимаю эту странность.

В этом доме девочка мечтает вырасти и не быть как ее родственницы, взрослые ее тетки. Я буду в некоторых вещах по другому жить - думает она.

Она права. Пройдет еще 10 лет и будет война, все уедут, кто куда, не известно почему (наверно, пошлют по работе.. одного - на Урал, другого - под Москву). Она будет жить одна - с парнем, которого убьют на войне через три года, на первых этажах поселят приезжих. А она останется одна, и ей не с кем будет сравнивать свою жизнь. Тетки стали старухами и умерли, но и так видно, что все немного по другому.

(И вот через 20 лет ее сын поселится на другом краю деревни. Теперь она абсолютно одна. Он приходит раз в неделю.)

А от качелей только один столб остался. Новым жильцам в голову не приходит, что тут были качели, они не вникают в это. Столб, ну и столб, итак забот полный рот.

И вот она, эта когда-то маленькая девочка, сидит у окна и смотрит на этот столб. И только раза 3-4 в году вдруг сверкнет у нее воспоминание яркое из ее детства...

Там в доме все было и все прошло. Как будто побывали космические пришельцы, и ушли, оставив одну старую свою спутницу. До чего же прекрасна жизнь на свете, жаль только всегда прошлого: до настоящего можно всегда рукой дотронуться, будущее настолько радостно всегда в мечтах, что радость не уместна, а прошлое жаль... потому, что человек любит то, что у него рядом с ним, сначала не заметно, потом сильнее любовь поселяется в сердце и когда все уходит в прошлое далеко, он вдруг ощущает мучительно - что полюбил. И жаль столбов, заборов, оврагов, людей проходивших, слов, сказанных тогда, когда-то давно.

***

Как всякая неразделенная любовь просит песни, так и прошлое этой девочки, вдруг слышно в песнях этой старухи. Она-то думает - не знаю о чем... Но прошлое приходит ясно, при солнечном дне. Слов только тех песен не помню. Но вспомню как-нибудь. Да и это не важно, важен сам факт. Но дом и сам по себе, там на пригорке у реки, запоминается даже для тех, кто не знает, что у него за жизнь внутри.

***

Ах да, я понимаю, почему я не могу вспомнить, о чем она пела. Она-то легко понимает сквозь свои слова о другом о чем-то, что она хотела сказать и сказала. Я бы тоже мог перевести ее слова на понятный нам язык. Но это трудно было бы читателю с одного мира на другой ногу переставлять. Вот, что б не кружилась голова, я и не стал вспоминать тех слов. И у меня бы она закружилась, я это почувствовал и не смог их вспомнить.

***

Дом, стоящий там на пригорке, одноэтажный, хочется напомнить мне, и деревянный. Деревня далеко позади. Дом,